— Их корме тоже досталось. Ударил тонущий транспорт! — орет мне в ухо шеф.

Повсюду на треногах расставлены юпитеры. Куча докеров молотами выправляет вмятины. Ничего серьезного: это лишь часть внешней обшивки, которая не должна выдерживать давление толщи воды.

Лишь часть того, что в действительности является ядром лодки — цилиндрический корпус высокого давления, — можно рассмотреть в ее средней части. На корме и на носу этот корпус скрыт под тонкой внешней оболочкой, которая превращает раздутую глубоководную рыбину в низко сидящее в воде судно, когда та поднимается на поверхность за глотком воздуха. По всей длине лодки эта внешняя оболочка испещрена отверстиями и прорезями, через которые в пространство между ней и настоящим корпусом попадает вода, необходимая для погружения. Иначе этот легкий камуфляж был бы смят весом воды, как картонная коробка.

Вес лодки регулируется с потрясающей точностью посредством дифферентных и балластных цистерн. С помощью системы резервуаров, часть которых расположена снаружи, а часть — внутри корпуса высокого давления, лодку можно поднять достаточно высоко над поверхностью воды для ведения надводных действий. Резервуары с топливом также находятся вне его.

Внизу одной из балластных цистерн я вижу кингстоны, которые остаются открытыми все время, пока лодка находится на поверхности. Балластные цистерны, как воздушные подушки, удерживают лодку на плаву. Если из них выпустить воздух через клапаны, расположенные сверху, то через кингстоны внутрь хлынет вода. Сила, удерживающая лодку на поверхности, исчезает, и та погружается.

Мой взгляд скользит вдоль корпуса лодки. В том месте, где он заметно расширяется, находится топливная емкость. Это отверстие — заборник воды для охлаждения дизелей. Где-то здесь должны быть цистерны погружения. Они выдерживают глубоководное давление так же, как дифферентные и балластные цистерны.

Рабочий принимается ожесточенно молотить по какой-то заклепке.

Командир подошел к корме. Он показывает вверх: винты лодки скрыты деревянными лесами.

— Действительно досталось, — замечает Старик.

— На осях винтов — поставили — новые подшипники из бокаута [9], — орет шеф. — Вероятно, шум был из-за них — атака подводными бомбами.

Сразу над винтами виден люк кормового торпедного аппарата. Еще выше, примерно посередине, из плавных обводов борта высовываются плоскости кормовых гидропланов, похожие на обрубленные крылья самолета.

Меня едва не сбивает с ног рабочий, забрызганный с головы до пяток краской. Он держит здоровую кисть, насаженную на длинную рукоять швабры. Пока я жду Старика, он начинает красить днище лодки снизу серой краской.

Когда мы подошли к наполненному водой шестому доку, командир еще раз сворачивает в сторону, направляясь к лодке, пришвартованной у правого причала:

— Вот лодка Кремера, в которую было прямое попадание авиабомбы.

У меня в ушах все еще звучит голос Кремера, рассказывающего эту историю:

— Как только поднялись на поверхность, увидел самолет. Открывается бомбовый люк, и прямо на мостик летит бомба. Я машинально отшатнулся, чтобы она не попала мне в плечо. Эта штуковина врезается в ограждение мостика, но не прямо, а под небольшим углом. И вместо того, чтобы взорваться, просто разлетается на куски. Блеск!

Командир со всех сторон осматривает боевую рубку, причудливо закрученную полосу металла, которую бомба оторвала от обшивки башни, поврежденный волнорез. Часовой с лодки, закутанный от холода, приближается и отдает честь.

— По правде говоря, его дух уже неделю должен был бы летать в белом саване над волнами.

Восьмой док также заполнен водой. На ее поверхности играют мерцающие блики.

— Наша лодка, — говорит шеф.

В полумраке бункера корпус лодки едва заметен на воде. Но на фоне светлой стены ее очертания, поднимающиеся над низким причалом, выделяются более четко. Верхняя палуба лежит едва ли не в метре от маслянистой, отвратительно пахнущей воды. Все люки еще отдраены. Я оглядываю лодку от носа до кормы, как будто хочу запечатлеть ее образ у себя в памяти на всю оставшуюся жизнь: плоский деревянный настил верхней палубы, непрерывно тянущийся до самого носа корабля; боевая рубка, ощетинившаяся приземистыми зенитными пулеметами; плавно понижающаяся корма; стальные тросы сеточного ограждения с вкраплениями фарфоровых изоляторов, тянущиеся от башни и вперед, и назад. Во всем чувствуется простота. Модель VII — самый подходящий для моря корабль.

Я замечаю хитрую усмешку, мелькнувшую на лице командира, какая бывает у владельцев скаковых лошадей перед очередным заездом.

Лодка готова к выходу в море. Она заправлена топливом и водой — можно выходить. Но она пока еще не вибрирует высоким, дрожащим гулом корабля, собирающегося тронуться с места; дизели еще не запущены, хотя команда верфи в своих жестких рукавицах стоит наготове, ожидая лишь команды, чтобы отдать швартовы.

— Официальные проводы со всем положенным им идиотизмом происходят в канале, — замечает командир.

Команда выстроена на верхней палубе, сразу за рубкой. Ровно пятьдесят человек (и я впридачу). Почти всем по восемнадцать, девятнадцать, двадцать лет. Лишь офицеры и младшие офицеры несколькими годами старше.

В полумраке я не могу как следует разглядеть их лица. Произвели перекличку, но я не запомнил отчетливо названные имена.

Верхняя палуба скользкая от тумана, проникающего внутрь через открытые ворота бункера. Серовато-белая мгла настолько слепит глаза, что очертания ворот расплываются. Вода в доке кажется практически черной и вязкой, как нефть.

Первый вахтенный офицер докладывает:

— Вся команда присутствует в полном составе, за исключением вахтенного поста управления Бекера. Моторный отсек готов, верхняя и нижняя палубы очищены и к походу готовы.

— Спасибо. Хайль UA!

— Хайль, господин каплей! — разносится под сводами бункера ответное приветствие, заглушая вой работающих механизмов.

— Смирно! Вольно!

Командир ждет, когда не стихнет шарканье ног.

— Вы все знаете, что произошло с Бекером. Воздушный налет на Магдебург. Хороший человек — и такой конец. И ни одного потопленного корабля в его последнем походе.

Долгая пауза. Похоже, командир испытывает отвращение.

— Ладно, это не наша вина. Но на этот раз мы такого не допустим. Подтянитесь!

Ухмылки.

— Разойдись!

— Замечательное напутствие, — бормочет шеф. — Речь, достойная уважения!

На длинной узкой верхней палубе все еще разбросаны кранцы, кабели и новые троса. Из открытого люка камбуза валит теплый пар. Высовывается физиономия кока. Я передаю ему свои вещи.

Бесшумно выдвигается перископ. Поворачиваясь из стороны в сторону, этот глаз Полифема поднимается на всю высоту отливающей серебристым блеском мачты, затем опускается вниз и исчезает. Я карабкаюсь на башню боевой рубки. На моих ладонях отпечатывается не до конца высохшая краска. Люк для загрузки торпед, расположенный на верхней палубе, уже закрыт. Позади уже задраен люк камбуза. Теперь внутрь лодки можно попасть только через боевую рубку.

Внутри царят хаос и неразбериха. Не толкаясь и не пихаясь, невозможно продвинуться ни на шаг. Из стороны в сторону раскачиваются гамаки, набитые хлебными батонами. Везде в проходах стоят ящики с провизией, горы консервов, мешки. Куда девать все это добро? Пространство внутри лодки забито доверху.

Конструкторы нашей лодки пришли к выводу, что можно обойтись без кладовых, которых, как правило, много на надводных кораблях и которые там очень вместительны. Впрочем, они также решили, что душ — это тоже роскошь, без которой можно обойтись. Они просто напичкали корпус боевого корабля своими машинами и убедили себя, что удачное размещение огромных двигателей и хитросплетение труб оставят достаточно щелей и закоулков, куда сможет забиться команда.

Лодка несет четырнадцать торпед. Пять из них — в торпедных аппаратах, две — спрятаны в держателях на верхней палубе, а оставшиеся находятся под плитами пола в носовом и кормовом отсеках. Вдобавок, есть еще 120 снарядов для орудия калибра 8, 8 миллиметра и боезапас для зенитных пулеметов.