Я навела справки: в Хот-Спрингс было прекрасное историческое общество, но я не испытывала ни малейшего желания отправляться туда. Еще меньше мне хотелось пускаться в объяснения по поводу того, что случилось со мной в аптеке днем раньше. Чем больше я думала об этом, тем сильнее становилось мое убеждение, что мне не следовало посвящать Дэвида во все подробности. Если я считаю, что он не прав, когда утверждает, что я переутомилась или перегрелась под сумасшедшим солнцем Арканзаса, я должна также признать, что у меня нет хоть сколько-нибудь разумного объяснения происшедшему.

А более всего я хотела сейчас, чтобы Дэвид видел меня здоровой, разумной и рационально мыслящей. Я сильно сомневалась в том, что у меня еще когда-нибудь появится возможность предпринять новый поиск и выяснить мое прошлое, и сейчас не хотела упускать свой шанс, давая Дэвиду повод думать, что я нежное тепличное растение и не могу справиться с потрясением.

Итак, вместо того, чтобы, как можно было ждать от слабой, зависимой Мэгги Таггарт-Вестшайр, ехать в историческое общество и там, в удобном помещении с кондиционированным воздухом, изучать старые фотографии и записи, я выехала из Хот-Спрингс по дороге, ведущей к кладбищу. Посещение кладбища – священный ритуал для истинной леди с Юга, об этом поведала мне очень интеллигентная дама, у которой я узнавала дорогу.

Скоро я буду знать, какая из двух версий исчезновения моего отца соответствует действительности: либо будет посрамлена тетка Джозефина, либо Бу Макгрю слишком зажился на этом свете и уже не ловит мышей.

Кладбище оказалось значительно дальше от города, чем я предполагала. Струи горячего воздуха поднимались над асфальтом; горизонт, надписи, дорожные знаки – все расплывалось в этом мареве, и лишь в последний момент я заметила место, где следовало свернуть с Виллоу-роуд. Съехав с гладкого асфальта, я, швыряясь гравием из-под колес, выскочила на узкую грязную дорожку. Подобные дорожные испытания не для роскошного изнеженного «кадиллака».

Я притормозила и поехала медленнее; конечно, не так, как похоронная процессия: достаточно медленно, чтобы не разбудить усопших, но и достаточно быстро, чтобы ощутимо продвигаться вперед. Я проезжала мимо домов и лачуг, и чем дальше продвигалась по грунтовой дороге, тем чаще мне попадались разрушенные, пустующие строения. Наконец я достигла кладбища, небольшого участка земли, окруженного вязами и старым железным забором.

Изъезженная когда-то дорога теперь заросла травой; казалось, что последняя машина проехала здесь много лет назад. Я заметила удобное место у трех плакучих ив, припарковалась и вышла из машины. Вокруг меня полчища цикад, невидимых в густой листве, тянули свою жутковатую песню; вместо удушающей жары, от которой в городе некуда было скрыться, здесь меня встретил легкий прохладный ветерок. Он мгновенно растрепал и мои волосы. Ржавые ворота, слегка приоткрытые, безжизненно висели на петлях; судя по всему, в течение многих лет их не касалась рука человека. Все это выглядело зловеще, но, набравшись смелости, я вошла на кладбище. Территория его основательно заросла бурьяном, молодые побеги жимолости расползлись по земле и напирали на забор; я поняла, что за кладбищем давно никто не ухаживает.

Порывы влажного воздуха обвевали меня и подобно крошечным невидимым эльфам заманивали все глубже в затененную вязами рощу. Я боролась с желанием немедленно убежать, уговаривая себя, что нельзя упустить возможность завершить свои поиски, прекратив тем самым бесконечные мучительные попытки воссоздать в памяти образ моего отца,оживить его – хотя бы в моем сознании. Я хотела избавиться от воспоминаний, захлестывавших меня всякий раз, когда я видела счастливых родителей, катящих коляску с младенцем, или отца, играющего в мяч со своим ребенком. А эти мрачные сумерки между сном и пробуждением!.. Конечно, успокоить мою память об отце – это еще полдела, но я надеялась, что это станет хорошим началом. Спотыкаясь о камни и жесткие стебли растений, я проходила могилу за могилой, читая имена мужчин, женщин и детей, чья смерть, возможно, значила так же много для их друзей й семей, как мой отец для меня. Я выдернула засохший куст, который заслонял могильный памятник. Едва различимая надпись, датируемая 1890 годом, открылась моим глазам: «Он пришелвэтотмир, ничегонеимея. Ничегоне имея, онпокинулего». Разглядывая эпитафии на могильных камнях, я подумала, что многие из них могли бы подойти и для ныне живущих. Если это скромное кладбище – действительно место, где покоится прах моего отца, то, судя по всему, он не единственный, кто захоронен здесь, неотягощенный земными богатствами.

На кладбище преобладали небольшие гранитные надгробия, но было и несколько безымянных деревянных крестов. Когда-то они гордо возносились к небесам, а сейчас были свалены в кучу и более всего напоминали человеческие кости.

Волшебный аромат фиалок разливался в воздухе. Мой отец пах морем, а моя мать – фиалками... Сделав глубокий вдох, я запела мантру, которая еще в детстве помогала мнеизбавиться от страха. Успокаивающая мелодия напомнила мне, что мой отец пах морем, потому что часами просиживал в кабаке у причала за карточной игрой, а не потому, что много плавал и соленые морские ветры обдували его и играли его волосами.

Запах фиалок, казалось, исходил от могил. Я решила поискать, от какой именно, и под раскидистым вязом нашла то, что искала. Джесси Роберт Таггарт. 19 июня, 1935 – 11 августа, 1966.

Одиннадцатое августа, только четыре дня прошло после моего дня рождения – того, на который он не приехал. Сколько раз я обещала себе в любых ситуациях сохранять спокойствие, но клятву эту постоянно нарушала. Вот и сейчас созерцание этой скромной надгробной надписи подняло настоящую бурю в моей душе. Игорные клубы в Хот-Спрингс были закрыты в 1967 году – слишком поздно, чтобы это помогло Адмиралу. Цикады в траве продолжали петь свою песню; я опустилась на колени, с замиранием сердца вспоминая аромат его пиджака – море и хороший табак, – когда отец брал меня на руки и я прижималась к нему. Это напомнило мне прежние времена, когда я ощущала под пальцами толстую ткань отцовского пальто. Именно это прикосновение – еще, быть может, тепло его объятий – было связано с мыслью «отец приехал»; я прижималась к отцу, не желая думать о том дне, когда он снова покинет нас. Девственные, нежные фиалки пробивались сквозь буйно растущий на могиле сорняк. Я стала аккуратно выдергивать сорную траву, освобождая цветы,и вдруг остановилась. Почему эти нежные фиалки выжили в этом нахальном бурьяне, и вообще, кто посадил их здесь?

Казалось невероятным, что мать предприняла путешествие, чтобы навестить могилу отца, во всяком случае, после того, как она решила скрыть от меня истинные причины его исчезновения. И все же, вдыхая этот запах, неотрывно связанный с ней в моем сознании, хотелось думать, что она все-таки побывала здесь.

Когда цены на фиалки резко подскочили, многие производители стали использовать синтетические суррогаты, но моя мать отказывалась приобретать такие духи, пользуясь только натуральными. Даже снобы от парфюмерии соглашались, что молекула синтетического аромата полностью идентична натуральной и что разница в запахах неуловима, но я нашла природный ингредиент, который ни один ученый не сможет воспроизвести в лабораторных условиях. Матери не было дано природой такое уникальное обоняние, как у меня, но она обладала другим талантом – стремлением дойти до корней в познании истины, поэтому и сумела отличить суррогаты от натурального запаха.

Я разглядывала даты на памятнике моего отца, уговаривая себя, что нужно принять случившееся, каким бы горьким оно ни было. Но именно в этот момент ко мне пришло твердое убеждение, что здесь что-то не так. Аромат моей матери витал над могилой отца, но я не чувствовала отцовскогоприсутствия. Напротив, я была совершенно уверена, что это не его тело лежит под могильным камнем и фиалками.