Андерсон положил деталь в коробку и закрыл ее. Ему захотелось выбросить это куда-нибудь подальше, но он взял себя в руки. Это не горело, а детали могли послужить доказательством его слов, когда он все расскажет Паше... Он всерьез намеревался облегчить свою совесть, не заботясь о последствиях.

Андерсон спрятал коробку в углу гаража под кучей старых тряпок, а затем направился в дом. Дождь и ветер не прекращались. Он вошел через дверь кухни. Дверь выскользнула из его рук и с силой захлопнулась. Из гостиной завопила Мэриан Андерсон:

– Ты что, не можешь быть поосторожнее?

Она принялась оскорблять мужа за то, что он не вытер грязные подошвы, называя его пьяницей, свиньей и даже употребляя выражения, которые невозможно повторить. Мэриан Андерсон было девятнадцать. Когда-то она была хорошенькой и стройной, но три года семейной жизни не пошли ей на пользу. Она располнела, характер у нее испортился, лицо подурнело. Ярость не красила ее, и Эверетт Андерсон заметил это.

– Пошла ты, – буркнул он. – Ты слишком уродлива. Я больше не хочу тебя видеть.

Она пронзительно завизжала. Не в силах терпеть, он набросился на нее с кулаками. Она дала сдачи. Несколько минут они ожесточенно дрались, а потом, в равной степени устав, сели.

Мэриан шумно дышала. Растрепанная, в разорванном платье, она налила в стакан воды из крана и жадно выпила ее, а затем объявила бесцветным голосом:

– На этот раз ты перешел все границы. Я ухожу и потребую развода.

– Тем лучше, – ответил он. – Я достаточно на тебя насмотрелся.

Она вышла из комнаты, и он услышал, как она поднимается по лестнице. Нетвердым шагом Андерсон добрался до крана и сунул под него голову. Жена расцарапала ему лицо, и ранки горели. Некоторое время он держал голову под струей холодной воды, потом вытерся тряпкой. Он чувствовал себя усталым, как будто пробежал пять километров.

В гостиной Андерсон достал из буфета бутылку "Олд Кроу", купленную на "Протеусе". Он отпил прямо из горлышка и опустился в кресло.

Когда Мэриан спустилась, он выпил уже полбутылки. Она надела кожаное пальто и убрала волосы под платок. В руке у нее был чемодан.

– Ты и вправду уходишь? – спросил Андерсон с иронией.

– Навсегда, – ответила она.

Андерсон с трудом встал и снял со стены трубу. Выбравшись следом за женой из дома, он остановился посреди двора, не обращая внимания на дождь. Мэриан уже вывела свой "остин-бэби" из гаража задним ходом и разворачивалась, чтобы выехать на дорогу. Андерсон крикнул:

– Ты, правда, уходишь?

Она высунулась из окна и бросила:

– Да!

Тогда Андерсон сунул трубу в рот и, подставив лицо дождю и ветру, заиграл протестантский гимн: "А теперь возблагодарим все Господа!"

Он доиграл до конца, вернулся в дом, положил трубу на кухонный стол и вытер лицо платком. Он принял решение: немедленно поехать к Паше и все ему рассказать. Возможно, его посадят в тюрьму, но ему на это наплевать.

Отпив для смелости еще несколько глотков "бурбона", Андерсон натянул плащ на промокший пиджак, что оказалось не так просто.

Андерсон вышел из дома, не заперев дверь, и направился в гараж. Меньше чем за четверть часа он выпил почти пол-литра виски и снова был пьян, но усталости больше не чувствовал. Он сел в "триумф", завел мотор и выехал из гаража. По дороге ему в голову снова пришла мысль, что он избавился от жены, и он во все горло затянул религиозный гимн, уже исполненный на трубе: "А теперь возблагодарим все Господа!"

Инженер свернул на улицу, миновал помещение для игры в боулинг и добрался до причала. При виде дома Бабинсов в нем проснулась жестокая радость. Эта сука Мойра не подозревает, что он задумал!

Через тридцать секунд он на полной скорости выскочил на шоссе и врезался в такси, в которое только что сели несколько моряков, направлявшихся в Дунун. Столкновение наделало больше шуму, чем убытков, но Эверетт Андерсон, у которого из ссадины на лбу сочилась кровь, набросился на таксиста. Двое военных полицейских, дежуривших на причале, попытались его успокоить. Он пришел в бешеную ярость и вступил в схватку с ними. Со своей обычной деликатностью они оглушили его ударами дубинки, заметили, что от него несет алкоголем, и оттащили на катер, чтобы доставить в корабельную тюрьму "Протеуса".

Юбер Бониссор де Ла Бат и Энрике Сагарра отдали свои ключи администратору. Молодая пышнотелая брюнетка с молочной кожей улыбнулась Юберу.

– Она к вам явно неравнодушна, – сказал Энрике по-французски. – Если хотите, я вам ее уступлю...

Юбер не ответил. Он читал объявление, уведомлявшее, что двери отеля запирают в полночь и клиенты, намеревающиеся вернуться позднее, должны заранее договориться с ночным сторожем.

– Возможно, мы вернемся поздно, – обратился он к молодой женщине.

Та перестала улыбаться. Ее лицо выразило откровенное неодобрение, пышная грудь поднялась.

– В котором часу? – осведомилась она. – В Дунуне все закрывается очень рано.

– Мы идем на вечеринку к друзьям, – ответил Юбер.

– Хорошо, я предупрежу сторожа. Главное, не очень шумите, когда вернетесь. Это приличный отель, и все наши клиенты мирные люди.

– Мы в этом уверены. Спасибо, мисс.

Юбер улыбнулся женщине, но она осталась каменной.

– Как вас зовут? – спросил он.

– Йора, – неохотно ответила она.

– Красивое имя и очень вам идет, – заверил Юбер. – Говоря откровенно, я бы предпочел провести вечер с вами, если бы это было возможно. Увы, у каждого из нас есть обязанности.

Она покраснела и промолчала. Юбер окинул ее ласкающим взглядом, пожелал спокойной ночи и догнал Эн-рике.

– Ну, вы и трепач! – заметил Энрике.

– Дорогой мой, – откликнулся Юбер, наша жизнь не позволяет нам портить отношения с работниками отелей.

– Особенно с работницами, – уточнил Энрике.

Они вышли. Было всего десять часов, дождь прекратился, и на западе сквозь облака еще пробивались остатки дневного света. Маяк рассекал лучом тьму с ритмичностью метронома. За раскрашенными стеклами "Кафе пиратов", откуда доносились звуки твиста, двигались силуэты. Они сели в "форд-зодиак", взятый Энрике напрокат.

– Куда едем? – спросил Энрике.

– Сначала совершим ознакомительную прогулку, посмотрим на бары, где есть народ.

Энрике завел мотор. Почти тотчас снова полил дождь. Пришлось включать "дворники".

– Собачья погода, – буркнул Энрике.

Он свернул налево, затем направо, на улицу, по обеим сторонам которой были заборы. Они проехали мимо церкви. В стоявшей напротив нее машине обнимались мужчина и женщина. Когда фары "форда" осветили их, они прикрыли лица.

Миновав деревянную школу, "форд" свернул направо, на идущую под уклон улицу. Их внимание привлекла красная неоновая вывеска бара. Энрике притормозил.

– Проезжайте, – распорядился Юбер.

По центральной улице и набережным они, замечая все бары, вернулись к морскому вокзалу, рядом с которым находились театр и танцзал, открытый каждый вечер.

– М-да, – заключил Энрике, – не хотел бы я доживать здесь свои дни. Унылое место.

Пустынные, плохо освещенные улочки провинциального городка. Казалось, что приказ американским морякам вести себя тихо строго соблюдается, поскольку ни одного из них не было видно.

Они продолжили поездку. Юбер велел остановиться перед "Обан-баром", из которого доносились музыка и шум голосов. Юбер надел на голову шотландскую кепку, купленную Энрике, и вышел из машины.

По улице, прижимаясь к стенам, пробиралась женщина Заметив, что Юбер смотрит на нее, она вжалась в дверную нишу и замерла. Юбер из любопытства приблизился к ней. Но прежде чем он успел сказать хоть слово, она бросила ему агрессивным тоном:

– Оставьте меня в покое! Я не проститутка!

– Я об этом даже не думал, – соврал Юбер. – Но вы ведь и не англичанка.