«Он добрый, – думал Лоб. – Великодушный. И я его глубоко обижу, если не выпью предложенный кофе. Ну почему так получается, что я всегда делаю то, чего бы мне не хотелось?» Лоб отпил обжигающую жидкость. Он устал. Внезапно он почувствовал, что с него довольно Флешеля и этой девушки, которая никак себя не убьет. Скорее бы вернуться к себе в отель – горячая ванна, час сна на террасе и ни о чем не думать. Но ему не удавалось отрешиться от воспоминания о голосе. В особенности ему запомнился крик души: «О-о! Я так хотела бы жить!» Неужели можно до такой степени любить жизнь! Это непристойно!

Лоб замаскировал зевок ладонью и заставил себя пройти несколько шагов. За окном в бледном свете утра начали проступать, напоминая зарисовки углем, выдержанные в итальянском стиле фасады домов. Со стороны моря взмыл в небо «боинг» – пронзительный свист, заполнив собой пространство, растаял. Лоб подумал, что еще ни разу в жизни не видел умирающего. Его мать… Он был слишком молод. Отец… Он жил тогда в интернате. А когда приехал, гроб уже закрыли. Он отказался от ночного бдения при покойнике, скомпрометировав себя в глазах слуг. Но он часто силился вообразить себе мертвое лицо. В музеях он мечтательно простаивал перед посмертными масками. Почему? А теперь он ожидал конца – конца спектакля! Еще немного – и он бы прошептал: «Поскорей бы уж!»

Он рассеянно прочитал на прикрепленном к стене листке фамилии коллег Флешеля: «Филипп… Меркюдье… Дотто…»

– Она не заставит себя ждать, – как бы извиняясь, произнес Флешель.

Лоб оглядел комнату. Теперь он мысленно ее переоборудовал, обставлял офисной мебелью – вращающиеся на стержне картотеки, коммутатор, крупный план города… И сказал себе: нет, это помещение все равно никуда не годится. Оно расположено в неподходящем месте; следовало бы подыскать что-нибудь поприличней, попросторней, посолидней, с помещениями для консультаций, службой аттестации. Зачем спасать людей от смерти, если впоследствии не снабжать их средствами к существованию? Возьмем эту девушку. У нее наверняка имелись веские причины расстаться с жизнью, но такие причины возникают из-за неудовлетворенных потребностей! Будь у нее деньги и работа – она не сочинила бы целый роман. Лоб терпеть не мог людей из романов!

Если он, отторгая их от себя, все же сюда пришел, то главным образом из-за предчувствия, что сумеет проникнуть в отталкивающий мир слез, признаний, жалоб и заклинаний. Эта убогая комнатушка идеально подходила для откровенных излияний. Переменить обстановку и изгнать слащавое сюсюканье! Построить благотворительность на прочном фундаменте. В сущности, кто такой кандидат в самоубийцы? Перемещенное лицо. Достаточно подыскать ему новую родину. Компьютер с успехом заменил бы нескольких Флешелей. Во что все это станет?.. Лоб уже перебирал в уме цифры, когда зазвонил телефон. Флешель тут же положил руку на аппарат.

– Что я вам говорил?! – прошептал он. – Алло? Слушаю вас.

Лоб бесшумно завладел второй трубкой.

– Вы хотите мне что-то поведать? – продолжал Флешель. – Я готов прийти вам на помощь… С какой целью вы мне позвонили?

Она молчала, возможно испытывая проницательность Флешеля.

– Знаете, мы о вас ничего не спрашиваем… А с другой стороны, располагая всякого рода возможностями, могли бы негласно прийти вам на помощь…

– Цветы, – сказала она. Флешель удивленно переспросил:

– Цветы?

– Я прекрасно знаю, – еле слышно прошептала она, – меня закопают, как собаку.

– Полноте!

– Конечно. Так уж заведено. Священники отворачиваются от самоубийц. Никто меня не проводит на кладбище. Но я ушла бы из жизни менее несчастной, если бы знала, что на мою могилку станут класть цветы… какое-то время… я так люблю цветы… Обещайте… Вот видите… вы не хотите даже пообещать…

Флешель бросил отчаянный взгляд на Лоба, который потупил взор.

– Обещаю, – строго сказал Флешель. – Но в таком случае сообщите свой адрес и назовитесь.

– Вы и сами сумеете навести справки.

– Не кладите трубку, – взмолился Флешель. – Я буду…

– Прощайте, – шепнул голос. – И спасибо… спасибо.

Лоб осторожно повесил трубку на место и отошел от Флешеля. Он хотел было уйти на цыпочках.

Позади него Флешель выдохнул так, как человек, разбитый усталостью.

– Ну конечно же, я провожу ее на кладбище, – сказал он. – Я их всех провожаю. Что она себе думает?.. Ну, а пока…

Теперь небо окрасилось в розовые тона. Скоро начнется праздник радужного света над недвижным городом. Флешель набрал номер.

– Вы вели себя бесподобно, – сказал Лоб, не оборачиваясь.

– Алло… Центральная полиция? Говорит Флешель… Да, спасибо… Нам только что звонили… Девушка, которая, вероятно, сейчас покончит жизнь самоубийством… О-о! Я этого страшно боюсь… Знаете, когда они решают идти до конца… Нет, никаких данных у нас нет. Двадцать три года… Возможно, студентка. Дайте мне знать сразу, как получите сообщение… Да нет! Достаточно соседу услышать что-либо подозрительное… Так уж бывало не раз. И еще, доложите об этом случае комиссару, когда он появится… Пожалуйста, держите меня в курсе.

Он положил трубку и объяснил Лобу:

– Комиссар Моруччи – друг и оказывает нам немало услуг.

Потом Флешель в свою очередь подошел к порогу и, прищурившись, глянул на предрассветное небо.

– Прими она какое-нибудь зелье, – пробурчал он, – у нас еще оставались бы шансы. А вот если у нее револьвер…

Первые голуби, распрямив крылья, падали с крыш посреди стада припаркованных машин. Воздух был приторный до тошноты.

– Если я вам понадоблюсь, – сказал Лоб, – вы знаете, где меня найти. Так или иначе, я зайду днем поработать в ваших архивах.

Он протянул руку Флешелю, который ее рассеянно пожал, и перешел через дорогу к своему «вольво». Флешель снова уселся за свою писанину. Лоб видел, как он раскрыл тетрадь. Наверняка допишет недостающую строку отчета: «Скончалась на рассвете». Лоб включил сцепление и медленно выехал на Приморский проспект. Перед его глазами открывался вид, как с почтовой открытки. Но и вся Женева с ее озером походила на яркую почтовую открытку. А сам он в своей красной машине выглядел ее деталью, статистом из рекламных роликов, которые позируют перед камерой, застыв то в одной позе, то в другой. Реальной была лишь девушка в предсмертной агонии со слипшимися от пота волосами, в убогом номере отеля. Лобу все еще слышался ее голос, и он не переставал отвечать ей, как если бы ему было жизненно необходимо оправдаться; как если бы незнакомка в смертной муке презирала именно его, Лоба, кого, между прочим, тоже особо не баловала судьба. Есть, размышлял он, разочарование громогласное, с фальшивым пафосом, к примеру, на почве страсти, болезни, веры; разочарование, репетируемое, как роль перед зеркалом; есть и другие – мелкие разочарования, будничные, переживаемые из-за безразличия, неверия. Они проступают на лице маской смерти. Но разве такие не в счет? Вот разве он сам приемлет себя таким, какой есть? А между тем продолжает жить и не закатывает истерик! Идиотка!…

Лоб повернул назад к порту, еще издали высматривая свой отель, окна своего номера. Ему нравился его старинный, благородный фасад над недвижным зеркалом залива. По вечерам он любил выкурить на балконе тонкую голландскую сигару, наблюдая движение катеров или следя за теплоходом «Наполеон», идущим к причалу с грузом туристов. Отражение вспыхивающих на воде огней, скрип якоря, глубокое дыхание моря в листве платанов – все это на мгновение звучало нежной мелодией скрипки, мелодией счастья. Главное – остерегаться поверить в возможность счастья. Быть всегда начеку. Чтобы не остаться в дураках!

Лоб остановил машину на набережной, прямо напротив подтянутых к берегу лодок. Сердце у него екнуло, когда с соседних улиц до его слуха донеслись две ноты сигнала кареты «скорой помощи». В этом городе сирена «скорой помощи» давно стала самым привычным звуком, заменившим крик петуха. Он вовсе не означал, что девушку удалось обнаружить.

Лоб пересек улицу, вошел в отель. Ночной дежурный дремал в приемной. Несмотря на вентиляторы, воздух был влажный, липкий. В лифте еще держался пряный запах духов, усиливая грусть Лоба. В комнате стояла жара, металлические перила балкона уже нагрелись. День явно обещал быть знойным. В котором часу им что-либо станет известно? Может быть, и никогда! Возможно, в последнее мгновение она одумалась. И потом, какое это имеет значение? Лоб вспомнил статистические данные по Франции: около семи тысяч самоубийств ежегодно, что составляет примерно двадцать в день. В эту самую минуту в Париже, Лионе, Кемпере на носилки укладывают трупы самоубийц. Двери открываются, люди перешептываются. Эта девушка – всего лишь один из таких обломков ночного кораблекрушения и достойна жалости не более, чем другие. У Лоба не было времени на то, чтобы обременять себя ее случаем. Он наполнил ванну, поставил на стол пишущую машинку. В этом отчете ему не следует задевать чьи-либо чувствительные струны, и прежде всего супругов Нелли. Нельзя забывать, что Мари-Анн Нелли – одна из тех, кто щедро жертвует на благотворительные цели. Готовясь побриться, Лоб заказал себе в номер чашку чая и сдобные рогалики. Его вновь охватила потребность работать, организовывать, руководить, которая еще немного – и приведет его в кресло, столь продолжительное время занимаемое его отцом. Однако он не удовольствуется скромным местом управляющего… Тихонько зазвонил телефон.