– Садитесь, – сказал Евгений Афанасьевич Покровский. Пустой правый рукав его рубашки покачивался под ровной струей воздуха. Мягкие резиновые лопасти вентилятора слились в круг, и сквозь этот круг полное лицо Евгения Афанасьевича с брюзгливо опущенными вниз уголками губ выглядело еще более серо-розовым, чем всегда: серым на подбородке и над верхней губой и розовым на щеках, висках и лысине, осеняемой пучком длинных и светлых волос.

Оля села на стул перед столом Евгения Афанасьевича на самый краешек. Она надела сегодня новое платьице из вискозного трикотажа, трикотаж этот очень мялся, и сзади уже образовались мелкие складки, но на этот раз, перед тем, как сесть, Оля не решилась провести сзади обеими руками и оттянуть платье, как поступала обычно. Ее муж утверждал, что этот жест выглядит двусмысленно и в присутствии посторонних людей совершенно недопустим.

– Я хотел с вами посоветоваться по одному важному вопросу, – сказал Евгений Афанасьевич.

Оля напряглась, вынула носовой платок из полосатой, в тон платью, сумочки и провела им над верхней губой.

«Посоветоваться по одному важному вопросу». Так заместитель директора издательства всегда начинал неприятные разговоры, которые иногда заканчивались выговором с предупреждением и даже увольнением работников, допустивших ошибки, недисциплинированность и иные проступки, подходящие под статью 47 Кодекса законов о труде.

– А что я такого сделала? – спросила Оля. – Я ничего такого не сделала.

И она опасливо посмотрела на стол, где лежал толстый справочник по электронике, перевод с французского. Это была уже вторая научная книга, выпущенная под ее редакцией.

Оля была маленькой, пухленькой, очень хорошенькой, и недавно, на 8 Марта, в специально выпущенной стенной газете ее фотография была помещена трижды в виде этакой диаграммы роста: она поступила в издательство курьером, потом стала корректором, заочно закончила университет, и ее назначили на должность редактора.

– Вы читали эту книгу? – спросил Евгений Афанасьевич и левой рукой подвинул к себе справочник. Правая у него была только по локоть.

– Читала, – ответила Оля.

Это был риторический вопрос. Оля могла бы и не отвечать Евгению Афанасьевичу. Он прекрасно знал, что в конце книги указано: «Редактор О. Л. Гарбузенко».

– Тогда объясните мне, что это значит. Евгений Афанасьевич раскрыл книгу в месте, заложенном канцелярской скрепкой, и прочел вслух:

– «Голый проводник бежал по вагону». – Он посмотрел на Олю сквозь сияющий круг и еще ниже опустил уголки губ. – Как вы это себе представляете?

– Не знаю, – ответила Оля. – Это какие-то электротехнические термины. Я смотрела во французском оригинале.

Евгений Афанасьевич помахал пустым рукавом.

– При чем здесь оригинал? Ну представьте себе хоть на минутку: железнодорожный вагон, люди стоят перед окнами, любуются природой, и по коридору бежит проводник, извините, в чем мать родила. Так, по-вашему?

– Не знаю, – сказала Оля и провела платком над верхней губой. – Но так в оригинале. В этой французской книге. Я сама удивилась и еще раз проверила. Я учила французский… В университете…

– Какая у вас была оценка?

– Пятерка. У меня были все пятерки.

– Хоть у меня по-французски были тройки, – сказал Евгений Афанасьевич и повернул левой рукой вентилятор так, чтоб он дул на Олю, – я тоже посмотрел оригинал. Там сказано нечто другое: «Оголенный провод проходил в вагоне». Понимаете?

– Понимаю, – отклонилась Оля от приятной прохладной струи воздуха. – Но я смотрела в словаре…

– А почему у вас вместо трех электрон-вольт – три миллиона электрон-вольт? – спросил Евгений Афанасьевич, снова раскрывая книгу в месте, заложенном канцелярской скрепкой.

Оля встала, заглянула в книгу.

– Так, наверное, в оригинале, – ответила она шепотом.

– Нет, в оригинале совсем не так. Хорош справочник, в котором допущены ошибки в миллион раз. Сколько вы весите?

– Шестьдесят килограмм, – ответила Оля и откашлялась.

– Если бы такая ошибка была допущена по отношению к вам, то это значило бы, что в вас веса Шестьдесят тысяч тонн и, чтоб вас перевезти, нужно шестьдесят эшелонов… А теперь посоветуемся: что же с вами делать?… Может, у вас какие-то семейные неприятности?

– Нет, – сказала Оля. – У меня нет семейных неприятностей.

Она внимательно смотрела на расплывчатый, сияющий круг вентилятора. Семейные неприятности. Она собиралась разводиться с мужем. Она больше не могла жить с этим громадным Павлом, который ел так много мяса и ревновал ее ко всем прохожим. Он следил, не оглядываются ли на нее на улице. Он дежурил возле издательства: с кем она выйдет.

– А дочка здорова? Сколько ей уже?

– Здорова. Три с половиной.

– Как это незаметно, – Евгений Афанасьевич спрятал книгу в ящик. Он был добрым человеком, и ему было противно смотреть на эту книгу. – Кажется, еще вчера…

Для нее это не было незаметно. И Маринка болела. Врач сказал, что у нее тонзиллит и что ей нужно удалить миндалины. Как Маринка будет жить без отца? Потому что она обязательно с ним разведется. Так жить нельзя. Вчера Маринка вернулась из детского сада, прижалась к Оле, потом отошла на шаг и подняла вверх свою круглую мордочку: «Мама, я люблю тебя за то, что ты хорошо пахнешь, никогда не бьешь меня, а когда бьешь – жалеешь». Недавно она ее нашлепала. Маринка сказала Павлу, что на улице к ней с мамой подошел военный дядя и подарил им много красивых цветов.

– А может, вам пойти в отпуск?

– Я недавно была в отпуске, – ответила Оля обиженно. – И мне больше не полагается.

– Как недавно?

– В феврале.

Это был плохой отпуск. Много мокрого снега. Она попробовала научиться ходить на лыжах, но подвернула ногу. Павел чуть не затеял драку с начальником конструкторского бюро, под руководством которого работал, когда этот начальник поднял Олю и на руках понес по тропинке. Павел сбросил лыжи и бежал к ним, по пояс утопая в рыхлом снегу. Он рычал, как медведь. Ни одного слова нельзя было понять.

– Гм… А может, вам перейти на другую работу?

– На какую?

Глаза у Оли наполнились слезами, она вытерла их платком, и на платке остались черные следы – от туши.

– Нужно подумать, – Евгений Афанасьевич смотрел в стол. – Ну, скажем, снова корректором. У вас это как-то лучше получалось. И главное, ошибок не было.

– Я не хочу корректором, – сказала Оля. – Я уже была корректором.

Она всхлипнула.

– Да ведь я ничего не говорю, – помахал пустым рукавом Евгений Афанасьевич. – Вы сами подумайте… Чего вам хочется… Чтоб работа была вам интересна… Я ведь вас пригласил только посоветоваться…

Ей не хотелось быть корректором. И редактором тоже. Ей было неинтересно читать эти рукописи об электричестве и еще о каких-то «гармонических квадриках конгруэнции». Она не понимала, какие это «гармонические квадрики». Но она не знала, чего бы ей хотелось.

«Вот просто так, – подумала она вдруг, – полететь. Вылететь за окно, подняться над домами и поле сеть над садами, над рекой, медленно и легко».

И вдруг она ощутила, что отрывается от пола, что тело стало каким-то невесомым, и струя воздуха от вентилятора подхватила ее и вынесла за окно. Она не испугалась, потому что не падала, а летела. Но на улице между деревьями было много проводов, совсем как сеть, и она подумала, что нужно быть осторожной, чтобы не задеть провода, в которых есть эти самые «электрон-вольты» и «гармонические квадрики», так как они могут ударить ее и даже убить.

Она ловко проскользнула между проводами, поднялась над домом издательства и увидела, что крыша покрашена в какой-то желтовато-розовый, в какой-то лососинный цвет, а она об этом никогда даже не догадывалась. И внизу по улице ехали машины, а она их сверху никогда не рассматривала, и сверху они были очень красивыми, эти «Волги», «Москвичи», «Жигули», – длинными и стремительными, они были значительно красивее, чем когда смотреть на них сбоку.