История вынесла суровый приговор мексиканской экспедиции, бредовой целью которой явилось создание в Центральной Америке латинской империи, равной по силе Соединенным Штатам. Оставим в стороне интриги и финансовые махинации некоторых советников из Тюильри[130]. Ясно одно: эта военная операция проводилась без учета характера и воли мексиканского народа.

Лишь горстка мексиканцев, движимых вовсе не похвальным честолюбием, призвали австрийского архиепископа в императоры. На самом деле они действовали против воли народа и поставили французов в безвыходное положение. Честь французского оружия была спасена благодаря исключительной преданности французских отрядов.

Максимилиан, обманутый мексиканскими реакционерами, тешил себя иллюзиями, что народ ждал и приветствовал его. Он дорого заплатил за подобное льстившее самолюбию заблуждение.

К тому времени, о котором идет речь, французские войска получили приказ очистить северные провинции и приблизиться к линии обороны Сан-Луис-Потоси – Сака-текас – Тампико. Но стоило нам оставить австрийский и бельгийский гарнизон на защиту Матамороса и Монтеррея, как банды Хуареса возвратились и снова завоевали всю территорию. С каждым днем предводители наглели: Эскобедо, Ривера, Негрете, Карбахаль…

Карбахаль! Но постойте, разве он не был взят в плен французами?

Не удивляйтесь! Он притворился покорным, торжественно заявил о своей преданности империи и Максимилиану. Последний доверчиво обрадовался тому, что на его сторону перешел один из самых сильных генералов Хуареса; принял Карбахаля с распростертыми объятиями, осыпал почестями и поручил ему командование так называемой присоединившейся воинской частью. При первом удобном случае генерал со своими людьми ушел в неизвестном направлении и продолжил свое дело.

Автор просит извинения у читателей за столь пространные объяснения: они необходимы, так как расстановка сил во время мексиканской экспедиции запутана, словно шахматная партия.

Итак, в тот день австрийские разведчики были посланы на дорогу от Монтеррея до Сальтильо, чтобы провести обоз больных и раненых.

Австрийский легион, призванный Максимилианом, состоял из воинов различных национальностей: венгров, валахов, молдаван, сербов, отнюдь не сливок общества[131]. Авантюристов привлекала не верность эрцгерцогу, на которого им было наплевать, а заманчивые обещания и надежда на крупную и легкую поживу. Офицеры же рассчитывали обрести славу и повыситься в чине. Результатом оказались мучения, усталость, борьба неизвестно с кем и разбитые надежды.

Бельгийский легион, набранный под предлогом того, что императрица – дочь короля Леопольда, выглядел ничуть не лучше австрийского.

Трио, составляющее армию, преданную Максимилиану, завершал мексиканский легион, дисциплинированный, терпеливый и верный, но вполне способный под влиянием общественного мнения изменить свои взгляды.

Над Монтерреем нависла угроза нападения банд Хуареса, отразить которое предстояло французскому гарнизону. Эскорт[132], сопровождавший обоз раненых в Сальтильо, состоял из роты австрийцев и роты мексиканцев, всего двести человек, авангард и арьергард[133]. Мулы[134] тянули повозки, везли раненых верхом, пеоны[135] несли носилки. Обоз растянулся более чем на двести метров.

Преданные сестры монастыря Божественного Воплощения добились чести сопровождать обоз. В дороге они ухаживали за несчастными, измученными солдатами, еле живыми от нестерпимого зноя.

Обоз представлял собой удручающее зрелище: приходилось передвигаться медленно, и это ужасно раздражало эскорт, спешащий прибыть поскорее в Сальтильо, гостеприимный город, известный своими лавками и кабачками. Австрийцы под командованием загорелого рыжеусого лейтенанта в белой униформе, стремясь скорее завершить переходе оторвались от обоза более чем на двести метров.

Мать Ореола, высокая мексиканка с волевым лицом, сильная и смелая, по-военному руководила шестью сестрами. Добрые и милосердные женщины старались то замедлить слишком быстрый ход авангарда, то ускорить продвижение мулов и тех раненых, которые могли держаться на ногах и передвигаться самостоятельно.

Поминутно из каждой повозки доносились стоны и жалобы: то вскрикнет безногий, страдающий на тряской дороге, то послышится стон или плач. Мать Ореола распоряжалась всеми: к одному посылала сестру Консепсьон, толстушку, суетившуюся несмотря на стертые в кровь ноги; к другому – сестру Дориту, совсем молоденькую, с детским лицом и озорной улыбкой.

– Сестра Мира, ступай туда, к третьему мулу слева! А ты, Асомпьсон, разве не слышишь? Подай ему воды!

Сестры спешили, наклонялись над страдальцами, ловко делали перевязки и шептали слова утешения раненым, едва слышавшим их. Настоятельница[136] поддерживала солдата, идущего своим ходом. Он напрягал все силы, чтобы не упасть, и равномерный шаг матери Ореолы придавал ему бодрости.

– Подумать только, – ворчала добрая женщина, – ни один из этих австрийских красавчиков не взял с собой на лошадь кого-нибудь из раненых!

В это время подбежала старушка сестра с пергаментным лицом и высохшими руками. Она так запыхалась, что едва могла произнести слово.

– Что случилось, сестра Марикита?

– Матушка, этот бедный малыш… вы знаете, светленький, как младенец Христос…

– Что с ним?

– Он отходит… умирает… Глаза закатились… Он стонет, что не хочет погубить свою душу.

– Погубить свою душу! Нет, бедное дитя, только этого еще не хватало… Я бегу!

И славная женщина поспешила к умирающему. Это был испанец, лет восемнадцати от роду. Удар сабли раскроил ему череп.

У матери Ореолы никогда не было детей, но сейчас материнские чувства переполнили ее сердце. Она остановила мула, склонилась над несчастным и что-то говорила eму долго и тихо. Голос ее, обычно немного грубоватый, звучал теперь необыкновенно нежно.

Бедный солдат открыл глаза и смотрел с надеждой на добрую женщину, которая рассказывала об ангелах в раю. Мать Ореола сняла с пояса серебряный крестик, блестевший на солнце, и показала его раненому. Потом, приложившись к кресту, дала его в руки юноши со словами:

– Видишь, он у тебя. Ты покажешь его святому Петру[137], и он тебя впустит…

Солдатик вскрикнул от радости, откинулся назад и скончался.

– Ну вот! – произнесла мать Ореола. – Теперь о нем позаботится Дева Мария.

Схватив мула за уздечку, она потянула его вперед, чтобы нагнать упущенное время. Удивленное животное заторопилось, встряхивая на ходу тело бедняги.

Мать Ореола догнала обоз, поручила усопшего сестре Гарсии и заняла свое место впереди. Она двигалась, бормоча молитву, а печальный кортеж тянулся за ней.

Где же австрийцы в авангарде и мексиканцы в арьергарде? И те и другие исчезли, вовсе не заботясь о людях, которых должны были защищать. Настоятельница нахмурилась. Она не испытывала страха, нет, это чувство было ей незнакомо, столько тяжелого пришлось видеть в жизни. Сердце сжимала необъяснимая тревога.

Внезапно началась нешуточная перестрелка. Мать Ореола обернулась: неужели партизаны способны на такое зверство – атаковать обоз раненых! Но нет, звуки слышались впереди. Она увидела, что австрийский отряд беспорядочно отступал.

Сонно передвигавшиеся солдаты поленились вести разведку на марше и попали в засаду республиканцев.

Паника австрияков. -«Люди, назад!» – На помощь! -Здесь Ртуть! – Свободен ли путь? – Военная хитрость. -Повешенные. – Катастрофа. – Находка Сиори.