– Ну, что встали? Уж ладно. Идите за мной. Выдам вам положенное за неделю... Но зарубите себе на носу – здесь вам не Турция! Еще раз пропадете – ни жалованья вам не видать, ни своей головы... Эх, наградил меня бог отрядом. Жулики, головорезы, пьяницы... Слыхали уже, небось, как Гилберт проколол ногу Нунцо Бродяге?.. Ладно. Не расслабляться. У меня приказ. Завтра с обеда двинем на Вену.

«Собственно, этого я и ждал. Все решили часы, а быть может, минуты. Господи, за что мне все это?.. Сидел бы себе в Крайне, горя не знал. – Хорват с досадой тряхнул головой. – Зачем мне попался этот Старик на пути? Шестнадцать головорезов под моим началом, вот и все полномочия. Еще полсотни разбросано по всем владениям Фердинанда. Мало, что ли, мне было шести человек? Тут хоть тысяча – это ж не с турками воевать...

Старика я опять потерял. Конечно, школу каменщиков и лавку Трухзеса мы оцепили – для слежки теперь людей хватит. Но Мария, скорее всего, уехала с ним в той проклятой карете. Прочесывания окрестностей Граца ничего не дадут... Можно с курьерами разослать их словесное описание с пометкой «разыскиваются еретики и государственные преступники». Сколько уже было послано таких описаний – всем на них просто плевать. Пусть. Разошлю и назначу награду. Вдруг сработает. Но надеяться на подобное просто глупо. Скорее всего, в результате какие-нибудь не в меру ретивые стражи схватят дюжину-другую похожих. И придется потом ездить, опознавать... Кто у нас Старика знает в лицо? Кто вообще его видел?» И садистская улыбка озарила его измученное лицо.

– Матиш! Милош!

Они вошли и остановились у роскошно инкрустированного стола красного дерева. Потупив взгляд, переминаясь с ноги на ногу. С опаской посмотрели на своего шефа – Хорват улыбался.

– Все ваши оправдания я уже слышал. Ваши показания записаны. Так что теперь вы мне, собственно, не нужны. – Матиш пошатнулся. В его глазах застыло удивление и неописуемый ужас. – Не бойтесь. Я вас прощаю. Я даже даю вам возможность оправдаться в моих глазах... Я разошлю составленный по вашим показаниям словесный портрет Старика, а также словесный портрет Марии, тут уж сам напишу – видел ее. Установлю награду в сто гульденов тому, кто поймает хотя бы одного из них. Вы, конечно, понимаете, что стражники будут хватать всех подозрительных, кто на них хоть отдаленно похож. А вы будете ездить по Австрии, Штирии, Каринтии, Крайне, другим землям, где только схватят подозреваемых. Будете ездить и искать Старика и Марию среди тех, кого там похватали. И если схваченный стражей невиновный просидит из-за вас в тюрьме хотя бы лишние сутки, я с вас шкуру спущу... А если вы, сукины дети, мне их не найдете, то я отдам вас Венскому трибуналу инквизиции, как пособников еретика и чернокнижника! Вам понятен приказ?

– Да, капитан, – ответили они в один голос.

– Тогда ступайте в канцелярию – писать словесный портрет. А потом отдыхайте. Попытайтесь выспаться впрок. Потому что, когда к нам поступят донесения о первых задержанных, об отдыхе вам придется забыть. Команды, сопровождающие вас, будут сменяться по мере усталости. А вы сменяться, понятно, не будете, так как других, кто бы видел этого Старика в лицо, у меня, по вашей милости, нет... Прекратятся эти разъезды лишь тогда, когда Мария и Старик будут схвачены... Кругом. Шагом марш!

– Так ты, Альберт, что – передумал?.. Не тяни кота за хвост, умоляю. Покупаешь, так покупай.

Тускло светила масляная лампа, и в глазах ростовщика Альберта горел нездоровый азарт. Он, конечно, хотел обстряпать выгодное дельце, но его терзали сомнения.

– Откуда вдруг такая спешка, Трухзес! Я ж тебя столько лет знаю! Никогда ты в таких делах не спешил. В прошлом году я предлагал тебе хорошую цену. Торговался также месяц назад. Ты что мне тогда ответил?.. А теперь у меня нет этих денег. Хочешь продать? Хорошо. Я дам тебе ту цену, которую и предлагал. Через месяц.

– Да даже если и завтра, мне уже это будет не надо. Пойми, дурья башка, я сегодня ее продаю.

– Лавка твоя завтра сгорит что ли, что ты так торопишься?

– Почти... Ну так что, Альберт? Не томи.

– Нет, ты мне расскажи все начистоту. Я должен знать, почему ты продаешь лавку так скоро и так неожиданно.

– Ты что, не доверяешь мне, что ли?

– Пойми, дружище. Сейчас такое время, что я бы и у родного отца спросил, если бы он вдруг так решения менял.

– Ну хорошо. Тебе одному я по секрету откроюсь. – Трухзес тяжко вздохнул, мысленно подмигнув сам себе. – У меня есть родственник. В Бадене. Дядя моей покойной жены. Он, понимаешь ли, очень богат. И бездетен. Ты чувствуешь, куда я клоню?

– Наследство?

– Да, Альберт. Такое наследство, что... Но это уже не твое дело. Ты уж прости, но сейчас время такое...

– Конечно, дружище. Я понимаю... Но при чем здесь твоя лавка?

– Пойми. Мне сейчас нужно отлучиться. Уехать. Пришло письмо – бедняга болен и боится, что долго не протянет. Без меня эти его содержанки растащат наследство, а там одного серебра… Я бы оставил лавку на приказчика...

– Ну?

– Что ну?.. Ты же мне сам тогда говорил... Он ворует!

– Но ты мне не верил!

– Поверишь тут... Стал я за ним наблюдать и...

– Что?

– Ты не выгоняй его. Пользы от него куда больше, чем он украдет. Парень шустрый... Но если я уеду, оставив все на него... Ох, растащит он лавку. Шустрый парень, я ж тебе говорю. А деньги эти, за лавку, мне сейчас ой как нужны. Не знаю, что дядюшка там в завещании своем указал, но боюсь, что, если он до моего приезда помрет, придется ходить по судам, чтоб законное, свое получить... Ну так что, Альберт? Поможешь мне, как старому другу? Другому бы я за такую цену ни за что не продал. Не оставь, присмотри за торговлей. Тебе одному я могу свою лавку доверить. Если повезет и мой дядюшка быстро того... Я ж в Граце привык. На черта мне Баден?.. Ну?

– Шесть тысяч. Больше у меня все равно нет, – произнес Альберт, довольно щурясь.

– Это куда ж ты две тыщи за месяц потратил?.. Нехорошо. Ох, нехорошо наживаться на чужом горе.

– Каком, к черту, горе? Разве это горе – наследство?

– Горе. Дядюшка мой умирает... Вдруг не хватит мне этих двух тысяч на взятки суду? Останусь тогда один, с голым задом. А тебе – гореть за это в аду.

– Да пропади ты со своей лавкой! До смерти она мне не нужна.

– Ах, не нужна?

– Да. Не нужна.

– Ну ладно. Пусть мне будет хуже. Пойду к Овербаху.

– Шесть с половиной.

– Это смешно.

– Хорошо. Семь, кровопийца.

– А если мне той тыщи на взятки не хватит?

– Нет, это невыносимо...

– Побойся бога! В Бадене жадные судьи.

– Это немыслимо. Получать наследство и торговаться из-за каждого гульдена!

– А если дядя сбрендил на старости лет и отписал все этой своей Ангелине?.. Тогда я пойду по миру, а ты будешь гореть в аду из-за каких-то пятисот гульденов.

– Разве я сказал «семь с половиной»?

– Еще нет, но ты к этому близок.

– Ну хорошо. Хорошо, пусть так, но ни гульденом больше.

– Так я пойду к Овербаху?.. Пусть он еврейская сволочь, пусть даже мой конкурент, но он сумеет понять мое горе.

– Трухзес, это же глупо. Он купит лавку, чтобы ее закрыть!

– А я останусь в Бадене. Зачем мне Грац, когда тут такие друзья?.. Все равно все пропадет без хозяйской руки.

– Ты что? Мне не веришь? Думаешь, я дам твоему приказчику все развалить? Да пропади пропадом эти твои восемь тысяч!

– Ты то есть согласен?

– Согласен. – Альберт выдохнул и устало плюхнулся в кресло...

Когда, оформив купчую, заверив сделку у нотариуса и получив свои восемь тысяч гульденов, Трухзес ушел, Альберт вытер со лба пот:

– Теперь я понимаю, почему Трухзесу в торговле готовым платьем удалось потеснить Овербаха... Ладно. Месяц торговаться буду, но Овербах купит у меня лавку за одиннадцать тысяч. Три тыщи я наметил, так три с этой сделки и получу. А там – пусть закрывает ее или пусть дальше торгует. Мое дело – прибыль, а не готовое платье.