Татаро-монголы народ любознательный. Попытались они иллюминатор копьем высадить — не выходит. Скатили капсулу с высокого холма да об камень — никакого эффекта, только профессор весь в синяках. Приволокли китайскую стенобитную машину и ну долбить. Очень уж им загорелось профессора из капсулы выковырять и в жертву богам принести.

Капсула бронированная, ничто ее не берет. Неделю монголы долбят, другую, чуть-чуть все нашествие не сорвали с этим развлечением. Стали лагерем, у Батыева шатра капсулу к дереву привязали и долбят.

Два месяца день и ночь бухали, профессор за это время оглох почти полностью. И что же! — продолбились-таки, упрямцы. Вытащили профессора на свет божий и поволокли в шатер Батыю показывать…

Ну, а в это время явилась в Бюро проката ревизия. Провели инвентаризацию, хватились — вот так номер! — машины времени нету. Подняли документацию — профессор на ней отбыл. Пени набежали жуткие! Надо взыскивать, а с кого, спрашивается? Сели наши ребята на другую машину и пустились вдогонку. Прибыли ко Льву Толстому, он о таком профессоре и слыхом не слыхал. Ребята в мезозой — пусто. Пригнали на подмогу еще пяток машин и стали прочесывать все подряд.

Насилу обнаружили. Прибежали наши ребята к профессору, а тот в юрте сидит, важный, толстый, в халате и вареную баранину ест. Стали звать домой — ни в какую. Не желаю, кричит! У меня, кричит, и денег таких нет, чтобы за 400 миллионов лет платить, туда и обратно! И вообще, отстаньте от меня, мне и здесь недурно: отдельная юрта, стадо верблюдов, гарем, все в ноги кланяются и так далее, и тому подобное.

Хотели силком утащить, он монголов свистнул. Ну, наши ребята по машинам и домой. А профессор в тринадцатом веке так и остался. Даже бараниной, гад, не угостил.

— И ведь что характерно, — закончил свою историю Петр Евсеевич. — Он у них там тоже историком устроился. Придворным. Хронику походов ведет, мудрую внешнюю политику Батыя одобряет и поддерживает. По специальности, то есть.

— А как же насчет бренности существования, Петр Евсеич?

— Что касаемо бренности и прочих проблем бытия, он так заявил: я, дескать, только здесь себя настоящим человеком почувствовал. А рожа-то, рожа! Наглая-пренаглая, аж лоснится! В руке баранья кость… Вот какие, батенька, клиенты в нашем Бюро бывают. А ведь общественник был, примерный семьянин, два раза на Доске почета висел… Слава богу, хоть казенную машину времени вернул. Да и то стребовал пять блоков «Стюардессы» (у них там в тринадцатом веке с табачком еще туго). О-хо-хох, грехи наши тяжкие…

С этими словами хранитель поднялся с дубовой монастырской скамьи, куда мы присели на время рассказа, и скрылся в темноте. Я последовал за ним.

И вновь мы двигались мимо стеллажей, ящиков, бочек, коробок. Многое лежало нераспакованным до окончания ремонта. На ходу Петр Евсеич демонстрировал мне всякие диковинки. Запомнился, например, внушительный застекленный стенд с десятком трубок, красиво разложенных на алом бархате.

— Это у нас секция исторических реликвий. Все трубки, заметьте, подлинные, да-с! Муляжей и подделок не держим.

— Неужели берут? — поразился я.

— Еще как берут, — коротко ответил Петр Евсеевич. — Сейчас, верно, пореже, но желающих хватает. Тут еще где-то треуголка Наполеона была, ее тоже частенько требовали. Но мы шляпу императора даем только проверенным клиентам, а то затаскали ее тут разные… Амортизация предметов, дорогой, это наш бич!

Хранитель сдул пыль со стенда с прокатными реликвиями и нырнул в проем сооружения, отчасти напоминающего триумфальную арку, образованную двумя внушительными по размерам кривоватыми колоннами.

Приглядевшись, я вздрогнул. То, что показалось мне колоннами, представляло собой не что иное, как две исполинские ноги, обутые в сапоги и словно бы высеченные из красноватого гранита. Переведя взгляд выше, я последовательно обнаружил колоссальный живот, обхваченный гранитным же ремнем с пряжкой, грандиозную молодецкую грудь в гимнастерке без погон, монументальную шею и наконец… Нет, лица не было. Вместо него каменный великан обращал к зрителям ровную пустую площадку, на которой болталась бирка на веревочке.

Это было, как пишут в газетах, величественное и грозное зрелище. Гранитный истукан воздевал над головой нечто, похожее на ребристое бревно или колоду, и, казалось, устремлялся во вдохновенном порыве прямо навстречу стенду с реликвиями и ящикам с пляжными принадлежностями.

Хранитель, как видно, читал мои мысли.

— Впечатляет, а? — крикнул он откуда-то из полумрака. — Нет-нет, батенька, это не гранит. Пластик! Обычная надувная игрушка…

Он был явно доволен эффектом.

— Тоже давненько не брали. А жаль. Колоритная штучка, и недорого. Не желаете, кстати? В саду недурно смотрится, хе-хе-хе-с… Впрочем, шучу, шучу. Я знаю, что вам нужно.

«Откуда он знает, что мне нужно, если я сам этого не знаю, — с некоторым раздражением подумал я. — Старый хрен!»

— Нет уж, пусть лучше в подвале торчит, чем в саду. А бревно для чего?

— Это сноп, — пояснил мой лукавый проводник, возясь со связкой ключей у очередной дверки. — Злаки, знаете ли. В те времена обожали выращивать разные растения, причем в тех местах, где они плохо растут. Овощи там, фрукты, картошку… Чем меньше подходил климат, тем настойчивее велись работы. Затем свозили выращенное в установленные места и сваливали в кучи.

— Копили?

— Трудно сказать, — замялся хранитель. — Давно это было. Доподлинно известно одно: через определенное время плоды земли, натурально, начинали портиться. Ну, во избежание заразы их закапывали обратно в матушку-землю.

— Это тоже напоминает обряд, — заметил я, щелкая истукана по сапогу. Сапог был шершавый и упругий. — А потом что?

— Потом? Что же потом… Ждали следующего урожая и снова все шло по кругу. По всей вероятности, скульптор запечатлел миг, когда землевладелец несет собранный урожай к месту уничтожения. Потому и сноп.

Хранитель кончил возиться с замком и жестом пригласил меня подойти.

— Погодите, неужели кому-то был нужен надувной великан? Да еще без лица!

— В том-то и фокус, что лицо можно сделать любое, по желанию клиента. Наши ребята прямо с паспорта и делали. Представьте, выходите вы в сад — в треуголке, сюртуке, трубочка в зубах дымится, — а в саду ваша статуя стоит. Многим льстило. Ну, поспешите, дружок, я вас жду.

Он открыл дверь. Потоки света ударили сверху. Мы поднялись по лестнице и вышли на обширный монастырский двор. Посреди возвышалась окрашенная все в тот же тускло-коричневый цвет колокольня. Надпись извещала, что именно здесь обретается Н-ский народный хор им. братьев Заволокиных. В подтверждение этому из-за решетчатых окон доносились свежие девичьи голоса и отрывистые музыкальные фразы — баянист пробовал лады.

У забора, лихо покосившись набок и упираясь колченогими подпорками в рыжий асфальт, стоял межпланетный корабль. Он был привязан бечевкой к роскошной старой липе и в целом неотразимо напоминал Пизанскую башню только не ту, красивую, итальянскую, а так… скорее водонапорную, в каком-нибудь заштатном районном городишке, где летом, кажется, никто, кроме курей, не живет.

Хранитель бодренько побежал к ветерану космоса, хлопнул его ладошкой по стабилизатору (отчего в корабле что-то ржаво скрежетнуло) и произнес, опять впадая в театральный тон:

— Друг мой! Вот то, что вам нужно! Нет-нет, молчите! Одного взгляда на ваше измученное чело было достаточно, чтобы понять: вам нужен покой, одиночество и отдохновение! Вы умчитесь в звездные дали, и некому будет отвлекать вас от дум возвышенных и вдохновенных. Дерзайте, друг мой! Тем более, что безопасность гарантируется, и возьмем мы недорого, — прибавил он нормальным голосом.

— Господи, — вырвалось у меня. — На этой развалюхе? Вы что мне навяливаете, Петр Евсеич?

— «Дредноут-14», — гордо провозгласил хранитель.

Я указал пальцем на выведенную корявыми масляными буквами надпись:

— А тут написано: «Драндулёт».