На одной из подводных лодок возгорание «регенерации» случилось и вовсе по причине трагикомического свойства. Молодой матрос укачался во время шторма (был надводный переход) и «скинул харч», как говорят моряки, в пустую коробку из-под кислородных пластин. На беду, это произошло почти сразу после завтрака – флотский завтрак стандартен: чай и хлеб с маслом. На дне коробки оставались крошки от «регенерации», которые, соединившись с бутербродным маслом, сразу же вспыхнули.

Короче, кислород с маслом такое же опасное сочетание, как огонь с порохом.

Теперь представим себе обстановку в девятом отсеке. Подводники, чтобы насытить кислородом свой скудный воздух, вскрыли жестянки с пластинами и снарядили ими регенеративные дыхательные установки (РДУ – «эрдэушки»). Это железные контейнеры вроде тумбочек, в которых пластины устанавливают, как уточняет бывший командир-подводник капитан 1-го ранга Тужиков, «в резиновых перчатках на резиновом коврике, строго в вертикальном положении и желательно сухом отсеке. Потому что, не дай бог, попадет хоть капля масла или жира на такую пластину – огонь вспыхнет, как при аргонодуговой сварке. Использовать их в затопленном отсеке, при крене – нереально».

Да, нереально, но ничего другого не оставалось, как снаряжать РДУ, возможно, в темноте, на ощупь, в отсеке отнюдь не сухом да ещё забрызганном маслом, которого в кормовых отсеках всегда в избытке.

Тужиков: «На «Комсомольце», например, в кормовом отсеке была цистерна для слива грязного масла от главного упорного подшипника. А основные масляные цистерны – в турбинных отсеках, и это масло по трубочке идет туда самотеком…»

Пожар мог вспыхнуть и при снаряжении «эрдээушек», и позже, когда обильно замасленная вода, наполнившая трюм девятого отсека после взрыва и удара лодки о грунт, стала подниматься и добралась через какое-то время до пластин в РДУ, которые и сработали как химический взрыватель замедленного действия. Так срок жизни подводникам в корме, скорее всего, был отмерен не столько наличием кислорода в воздушной подушке, сколько скоростью поступления воды, точнее, тем моментом, когда масло на её поверхности пришло в соприкосновение с кислородовыделяющими пластинами. Как скоро сработали эти клепсидры смерти, как быстро поступала в отсек вода и сколько её уже там было к тому моменту, когда в девятом собрались все, кто уцелел? Теперь уже никто точно не ответит на эти вопросы. Можно только предположить, что сразу же после взрыва в отсек хлынула вода из разорванных вентиляционных магистралей, которые проходят через все отсеки. Насколько быстро удалось перекрыть клинкеты внутрисудовой вентиляции и насколько легко и успешно они сработали после страшного удара, если задраивали их к тому же полуоглушенные матросы, – вопрос. Во всяком случае вода уже подтопила отсек. Но самый главный и самый неукротимый источник забортной воды – это два дейдвудных сальника в кормовой части девятого отсека. Через них уходят за борт гребные валы. Отверстия, проделанные в прочном корпусе под валы, – огромны, каждое размером с добрый бочонок. Их герметичность обеспечивается сальниками, которые вполне могли быть выбиты инерционным сдвигом (при ударе о грунт) самих многотонных валов, увенчанных семитонными гребными винтами. Пойди вода оттуда, остановить её практически невозможно, место труднодоступное да и сил ни у кого почти не оставалось… Море само милосердно ускорило развязку.

Если к началу пожара хоть кто-то ещё и дышал, то огонь избавил всех от дальнейших мук.

Горящая «регенерация» превратила девятый отсек в подобие крематория, пока и его не погасила вода.

Водолаз Сергей Шмыгин, вошедший в девятый отсек, был поражен, помните:

– Там было, как в аду: все обуглено, оплавлено, все в копоти, искали на ощупь. А в смежном – восьмом – все чисто, приборы на местах. Следы пребывания людей видны, а людей нет. Даже жутко стало – как в фильме «Сталкер».

Все объяснимо – люди перешли в отсек-убежище, в девятый, и снарядили РДУ, вскрыв жестянки с «регенерацией»…

Неужели наши химики не могут до сих пор придумать более безопасные способы добывания кислорода?

«Почему так поздно обратились к норвежцам за помощью?!» – этот вопрос задают почти все. Но если бы каждый из гневных вопрошателей поставил себя на место спасателей, возможно, обвинительный тон был бы на градус ниже. Примеряю ситуацию на себя: случилась беда – известно только то, что лодка лежит на грунте и не подает признаков жизни. Задача: открыть кормовой рубочный люк. Действую, как учили, – спускаю спасательный подводный аппарат (батискаф «Бестер» или «Приз») – слава богу, они под рукой и экипажи в строю, дело за малым – сесть на комингс-площадку (которая вовсе не площадка, а широкое плоское кольцо из шлифованной стали), герметизировать место стыка, а потом открыть верхний рубочный люк. Мои люди и моя техника могут все это сделать. С какой стати мне заранее расписываться в собственной немощи, звать весь мир на помощь, если я знаю, что я могу это сделать сам? И мои люди это делают даже с помощью своей не самой новой техники – они стыкуют свои батискафы с кормовым люком и раз, и другой, и третий… Но тут выясняется невероятное: в толстенной стали комингс-площадки – трещина. Присос невозможен, открыть люк из переходной камеры аппарата невозможно, а значит, невозможен и переход подводников, если они живы, из кормового отсека в спасательный аппарат. Я понимаю – это конец. Это приговор тем, кто, может быть, ещё жив. Время вышло… Теперь открывание люка – это не спасательная задача, а техническая. Теперь его можно открывать с помощью водолазов-глубоководников – норвежских ли, китайских, российских.

Российские глубоководники, оказывается, не вывелись на корню, они откликнулись из разных мест страны, куда их позабросила погоня за хлебом насущным. Нет сомнения – они бы открыли люк. Но лучше пригласить норвежцев, чтобы избежать тех обвинений, которые были брошены спасателям «Комсомольца» – вы отказались от иностранной помощи, дабы не раскрывать военных секретов. И я приглашаю норвежцев. А дальше начинается телевизионное шоу, смонтированное так, чтобы побольнее ткнуть и без того обескураженного российского спасателя. Нам показывают чудеса иноземной оперативности: на наших глазах в корабельной мастерской изготавливается «ключ» к люку – обыкновенная «мартышка», которая имеется на любом российском корабле – рычаг-усилитель нажима руки. Потом этот чудо-ключ спускают водолазу и тот открывает злополучный люк. Публика аплодирует норвежцам и клянет Российский флот, что и требовалось режиссерам действа. За кадром же остается то, что заклинивший люк открывает вовсе не рука водолаза, оснащенная ключом-«мартышкой», а стальной манипулятор робота, который распахивает её с усилием в 500 килограммов. Никто не говорит зрителям, что теперь, когда стало предельно ясно – живых в корме нет, люк этот все равно чем открывать – норвежским ли роботом или крюком российского плавкрана. Ибо теперь не страшно затопить затопленный отсек, вскрыв оба люка без герметизации выхода из подводной лодки. Никто не сообщил, что норвежцы бились с крышкой люка почти сутки. На экране все было эффектно и просто: пришли, увидели, победили; спустились, сделали, открыли… Никто не сказал об огромной разнице в задачах, стоявших перед российскими акванавтами и норвежскими водолазами. Первые должны были обеспечить герметичный переход в лодку, вторые – открыть люк любым удобным способом, не заботясь о том, что при открытии его в девятый отсек ворвется вода… Попробуй теперь скажи, что это мы могли сделать и сами, пригласив российских глубоководников из гражданских ведомств – из той же Южморгеологии… Так почему же не пригласили? Да потому что норвежцы оказались ближе, да потому что над командованием флота, как дамоклов меч, висело заклятье – «вы из-за своих секретов побоялись принять иностранную помощь! Вам ваши секреты дороже матросских жизней!».

Однако не флот решал – принимать иностранную помощь или нет и когда её принимать. Решала Москва, и на самом высоком государственном уровне…