Захар Сосунович с невиданным дотоле энтузиазмом взялся за дело, сильно подуплил [69] всех вызванных в качестве свидетелей родственников экс-потерпевшего по делу о похищении и от одного из них узнал, что история о соучастии Быстренкова в совершенном преступлении была рассказана в кабаке какому-то молодому человеку с внимательными глазами, который в финале разговора заметил, что скоро-де у полковника и прикрывающего его «синего» [70] будут «ба-а-альшие проблемы в личной жизни». Фоторобот подозреваемого, сильно похожий на портрет действующего президента страны в молодости, был предъявлен Владлену Марксеновичу.

Быстренков похвалил Плодожорова за проявленную оперативность и начал думать, что же делать дальше, не забыв поставить напротив фамилии Захара жирный плюс, отметив тем самым его лояльность к начальству.

Получивший же майора благодаря рекомендациям Быстренкова оперативник с головой ушел в свои дела, обещавшие ему неплохую добавку к нищенскому жалованию, и за год сменил двухкомнатную квартиру на четырехкомнатную, а подержанную «Scoda Octavia» на новенькую «Honda Accord».

Когда новый министр внутренних дел принял решение о переименовании РУБОПиКа в Оперативно-розыскное Бюро, в связи с чем всех его сотрудников сначала выводили за штат, а затем принимали «в ряды» по новой, отсеивая недостаточно лояльных или замеченных в неблаговидных поступках, Плодожоров перепугался и бросился к Быстренкову с просьбой посодействовать в том, чтобы Захара Сосуновича взяли из-за штата обратно. Полковник успокоил немного нервного майора и пообещал лично походатайствовать за того перед свеженазначенным начальником ОРБ полковником Мамукой Константиновичем Сусликовым.

Так и произошло.

Владлен Марксенович устроил небольшой банкет в соседствовавшем с особнячком на Чайковского кабачке, сильно подпоил Сусликова и подсунул тому на подпись список сотрудников, коих следовало незамедлительно принять обратно в штат. Перечень венчала фамилия самого Быстренкова, а замыкал его майор Плодожоров. Пьяненький Сусликов подмахнул бумагу и на следующий день Захар Сосунович вздохнул с облегчением. И передал Владлену Марксеновичу конверт, в котором лежали тридцать новеньких стодолларовых купюр...

Плодожоров посмотрел на часы, отметил для себя, что до встречи с вышедшими на него через посредничество Быстренкова «нужным человеком» осталось еще полчаса, и решил немного посвятить себя работе, отправив по факсу в один из банков грозную бумагу, в которой было высказано требование проверить счета нескольких подозреваемых в отмывке «грязных» денег лиц.

Майор на память набрал номер, вставил лист в приемную щель факса, дождался ответного «аллё» и резко бросил в трубку:

– Стартуйте!

Но вместо пиликания включившегося факсимильного аппарата грубый мужской голос изрек:

– Щас, с низкого, блин, старта! Ты куда звонишь, чувырло?!

Плодожоров испуганно бросил трубку, вперился глазками в мигающий семизначный номер, высветившийся на маленьком экранчике умного электронного аппарата фирмы «Panasonic», и сравнил цифры с записанными на страничке ежедневника.

Ничего общего.

Майор покопался в своей памяти и понял, что вместо банка набрал номер мобильного телефона известного питерского авторитета по кличке Барракуда.

Сие было некстати.

Барракуду пасли всем отделом, надеясь прихватить на чем-нибудь противозаконном, а звонок Захара Сосуновича ставил под угрозу слива в унитаз всю проведенную работу. Ибо авторитет был далеко не дурак, быстро пробьет номер телефона, с которого ему случайно позвонили на мобильник, и затихарится.

Плодожоров загрустил, хлопнул полстакана коньяку, но спустя две минуты махнул на всё рукой. Так или иначе операция по изобличению Барракуды не обещала майору никаких финансовых поступлений, поэтому на нее можно было и заколотить.

А ближайшая встреча с коммерсантом из фирмы «Семисвечник» и их израильскими партнерами представлялась куда более важной...

Генеральный директор торгово-закупочной фирмы «Семисвечник» Абрам Мульевич Кугельман также, как и Плодожоров, с нетерпением ждал назначенного рандеву.

Дела у коммерсанта шли ни шатко, ни валко, но на жизнь хватало.

Абрам Мульевич сидел на приносящей постоянный доход теме моторных масел, присадок, полиролей и мовилей, коими торговал в десятке ларьков на трех промтоварных рынках и имел свои двадцать пять-тридцать тысяч шекелей [71] чистого дохода в месяц. Конкуренция в этой сфере бизнеса была довольно высока, наценку на товар приходилось ставить минимальную, что не могло не царапать душу Кугельмана костистой лапой праведного возмущения такими условиями ведения дел.

В начале перестройки и обизнесменивания великой страны Абрам немного лоханулся и слишком поздно ушел из НИИ радиоэлектроники в коммерцию, когда все по-настоящему сладкие местечки были уже разобраны. Его бывшие коллеги пристроились в банки, топливно-энергетические компании и в посреднические конторы при металлургических комбинатах, оставив таким нерасторопным евреям, как Кугельман, жалкие ошметки в виде сферы услуг и продовольственного рынка, на которых, к тому же, царило жестокое противостояние, грохотали автоматные очереди и постоянно кого-то уносили вперед ногами.

Конечно, мочили и нефтяных или металлических баронов, но там крутились такие большие деньги, что вор мог себе позволить обзавестись тремя кольцами охраны, парком бронированных автомобилей и даже двойниками, что резко уменьшало шансы успешного покушения.

Поняв, что его практически «кинули» его же обрезанные соплеменники, Абрам Мульевич не очень-то и удивился, поводил по сторонам своим крупногабаритным носом и занялся обеспечением нужд автолюбителей, параллельно прикидывая, где он может хапнуть по-настоящему много и быстро.

Сначала от планов мгновенного обогащения Кугельмана отвлекли бритоголовые, повадившиеся бить как стекла в принадлежавших «Семисвечнику» ларьках, так и самого генерального директора. Абрама Мульевича молча плющили [72] раз в месяц в течение почти полутора лет, районные милиционеры разводили руками и ничего, естественно, не делали. Кугельман при каждой встрече со скинхэдами пытался выяснить, за что его дубасят, но те тактично уходили от ответа и просто пинали бизнесмена тяжелыми армейскими башмаками, невразумительно бормоча «Чемодан, вокзал, Израиль...».

Наконец Абраму Мульевичу надоело ходить в синяках и он инициативно вышел на районного лидера бритоголовых, предложив отступные в размере двухсот долларов в месяц. Лишь бы его не трогали. Местный фюрер долго не мог понять, что ж от него хочет украшенный сочным фуфлом под левым глазом «пархатый», и даже хотел самолично отлупить иудея, опрометчиво сунувшегося в украшенный символикой Третьего Рейха подвал и усевшегося на стул перед портретом гражданина Шикльгрубера. Но упоминание об отступных охладило боевой пыл неонациста и он принялся торговаться с Кугельманом, со старта наложив на бизнесмена дань в тысячу полновесных баксов за каждые тридцать дней спокойной жизни.

Часа полтора Абрам Мульевич заламывал руки и кричал о том, что он-де беден, как церковная крыса, и что тысяча долларов отступных станут для него разорением. Но при этом он не мог не отдать должное коммерческой жилке местного фюрера и даже поинтересовался у собеседника, нет ли у того капельки еврейской крови, за что получил фингал под второй глаз.

В конце концов, высокие договаривавшиеся стороны сошлись на четырехстах пятидесяти зеленых в месяц и дополнительной выплате Кугельманом трехсот долларов к двадцатому апреля [73] каждого года. Коммерсант заплатил первый взнос и целый месяц ходил спокойно, вежливо раскланиваясь с бродившими по району стайками бритоголовых, делавших вид, что они в упор не видят кучерявого иудея.