– Не хочу. Оставайся, я сам схожу.

Но молодая женщина подвела его к капу и сказала с улыбкой:

– Нет, уж ты лучше займи гостя.

Мужчины остались одни. Если бы Чунь-тао не познакомила их, дело, чего доброго, могло кончиться кровопролитием; Ли-мао, хотя и калека, мог бы задушить Сян-гао, который был значительно слабее его физически. И уж во всяком случае, будь у него винтовка, он мог бы одним выстрелом прикончить соперника.

Ли-мао рассказал Сян-гао, что отец Чунь-тао считался в деревне человеком зажиточным, имел целый цин[11] земли. Отец Ли-мао работал у него. Ли-мао уже тогда был метким стрелком, и отец Чунь-тао, опасаясь, как бы он не ушел в армию, выдал за него дочь в надежде, что тот станет его верным телохранителем. Сян-гао слышал об этом впервые. Ли-мао сообщил ему также, о чем он разговаривал с Чунь-тао, и тут они подошли к вопросу, который волновал их обоих.

– Вы – законные супруги, а я должен уйти, – с болью в сердце произнес Сян-гао.

– Нет, мы с ней уже давно расстались, – возразил Ли-мао. – Да и куда я теперь гожусь? Прокормить ее не смогу! А вы все время вместе, зачем же вам расставаться? Лучше я пойду в дом инвалидов. Может, тут все же есть такие? По рекомендации туда можно легко попасть.

Сян-гао был глубоко поражен этими словами. «Надо же, – подумал он. – Солдаты обычно люди грубые, нахальные. А этот не такой».

В глубине души он, конечно, только и мечтал, чтобы Ли-мао ушел, но тем не менее принялся его отговаривать, пытаясь не обнаружить своего желания.

– Это несправедливо! – говорил Сян-гао. – Я не могу отобрать у тебя твою жену. Да и ты не согласишься ее уступить.

– Я дам ей развод или напишу купчую па твое имя, – ответил Ли-мао, силясь улыбнуться.

– Развод? Но ведь Чунь-тао ни в чем не провинилась – зачем же ее позорить? А с купчей тоже ничего не получится. Все, что здесь есть, – принадлежит ей, у меня денег нет.

– Не надо мне никаких денег.

– Чего же ты хочешь?

– Ничего.

– Тогда зачем купчая?

– А вдруг завтра кто-нибудь из нас раздумает. Нет, уж давай сделаем все, как положено. Порядок есть порядок.

Немного погодя возвратилась Чунь-тао с покупками. Увидев, что мужчины мирно беседуют, она обрадовалась.

– Нам нужен помощник, – сказала Чунь-тао. – Брат Ли не может ходить, пусть сидит дома и сортирует бумагу. Я буду, как и прежде, собирать ее, а Сян-гао – продавать. Организуем торговую компанию.

Ли-мао был голоден, как волк, и когда Чунь-тао подала лепешки, он тут же набросился на них, не дожидаясь, пока остальные усядутся.

– Торговую компанию? А капитал где взять? – спросил Сян-гао.

Чунь-тао удивилась:

– Так ты против?

– Нет, не против. – Сян-гао хотел что-то добавить, но промолчал.

– Я вам не компаньон, – уныло протянул Ли-мао, который догадался, что на уме у Сян-гао. – От меня никакой пользы не будет…

– Не беспокойся! Я уже все обдумала, – перебила его Чунь-тао.

Сян-гао, пораженный, молчал. Ли-мао выжидательно поглядывал на Чунь-тао, пока та излагала свой план.

Она считала, что собирать бумагу – дело чисто женское. Ли-мао будет выбирать из макулатуры старые марки и красивые коробки из-под сигарет – для этой работы требуются только руки. Если Ли-мао сможет собрать хотя бы по сотне таких коробок в день и но две-три ценные марки, он заработает себе на пропитание. В Пекине продается ежедневно около десяти тысяч коробок иностранных сигарет, и собрать какую-нибудь сотню пустых коробок не составляет труда. Сян-гао может отыскивать письма знаменитых людей или что-нибудь другое, выгодное для продажи; он человек опытный и не нуждается ни в чьей помощи. Сама Чунь-тао будет заниматься своей работой в любую погоду: и когда нещадно пали г солнце, и когда дует сильный ветер; собирать макулатуру в ненастные дни особенно хорошо – мало конкурентов, только в проливной дождь она может позволить себе отдохнуть.

Познакомив мужчин со своим планом, Чунь-тао выглянула в окошко – судя по высоко стоявшему солнцу, было около двух часов дня. Она вышла в переднюю, надела свою соломенную шляпу и, обернувшись к Сян-гао, сказала:

– Пойду разузнаю, может быть, из дворца опять вывозят бумагу. Ты посиди с ним, а вечером снова потолкуем.

Сян-гао пытался удержать ее, но безуспешно.

Прошло много дней. Разумеется, женщине и двоим мужчинам спать всем вместе на одном кане неприлично: особенно с точки зрения тех, кто воспитан в духе старой морали и имеет свое понятие о добродетели. Но о своей чести пекутся прежде всего люди богатые. Тем же, кто живет своим трудом, не до того. Взять хотя бы Чунь-тао. Она ведь не была женой важного чиновника или богатой барышней. Не приходилось ей и присутствовать на дипломатических приемах или на торжественных церемониях. Никто ее не осуждал, никто не спрашивал у нее отчета, а если бы и нашлись такие, она бы не испугалась. Проверять ее могла только полиция, но от полиции всегда можно как-нибудь отвязаться. Что же касается домочадцев, то Сян-гао был малограмотен, смутно разбирался в учениях мудрых философов и, хотя не был лишен чувства долга, почти ничем не отличался от Чунь-тао. К тому же слово Чунь-тао было для него законом; он беспрекословно слушался ее – знал, что она старается ради его же блага. Видя, что она стремится отучить его от ревности, и он стремился вырвать из своего сердца это чувство. Ну, а Ли-мао? Он был очень доволен, что ему разрешили жить в доме на правах родственника. Ведь для солдата потерять жену – дело обычное, его удел – стойко переносить невзгоды и лишения. Сян-гао не испытывал ревности к Ли-мао, хотя оба по-прежнему ощущали неловкость в присутствии друг друга.

Жара не спадала, однако Чунь-тао и Сян-гао не ездили прохлаждаться в Таншань или Бэйдайхэ,[12] а, как обычно, должны были в поте лица изыскивать средства к существованию. Ли-мао оказался смышленым, научился различать, какую макулатуру нужно отвозить в храм Ваньлютан или в Тяньпинсы, где из нее делали грубую низкосортную бумагу, какую – оставлять до прихода Сян-гао, чтобы он определил ее ценность.

Однажды Чунь-тао вернулась поздно вечером. По обыкновению, возле дома ее встретил Сян-гао. Войдя в комнату, она вдруг почувствовала запах дыма.

– Кто зажег огонь? – спросила она у Сян-гао, усевшегося под навесом. – Так можно и дом спалить.

Не успел Сян-гао ответить, как из комнаты послышался голос Ли-мао:

– Это я попросил старшего брата выкурить москитов. А сам я лягу спать в передней – троим в комнате душно.

Увидев на столе красную бумагу, Чунь-тао спросила Ли-мао:

– Это что?

– Мы окончательно договорились со старшим братом, – ответил тот. – Теперь ты его жена. Это – купчая.

– Вот как? И кто же это придумал: ты или он?

– Мы оба. А то и я мучаюсь, и он…

– Все равно меня не уговорите. Никому из вас я не жена – ни тебе, ни ему. Понятно? – Она разорвала бумагу на мелкие клочки. – За сколько же ты меня отдал?

– За несколько десятков юаней. Отдавать бесплатно не положено!

– А продавать положено?

Она вышла во двор и направилась к Сян-гао.

– Видно, много денег у тебя завелось – девать некуда, – в сердцах бросила она ему. – Жену купить собрался.

– Что ты! Что ты! – замахал руками Сян-гао. – Ты просто не понимаешь, Чунь-тао! Надо мной уже люди смеются…

– Это почему же?

– Потому что… – Сян-гао умолк.

Он никак не мог понять, откуда в этой женщине такая сила. Когда ее нет рядом, у него появляются свои собственные замыслы и планы, но стоит ей подойти и заговорить, как он ощущает такую робость, будто перед ним сама императрица Цы-си.

– Подумаешь, какой чувствительный. Насмешек испугался! – выговаривала ему Чунь-тао.

С древних времен владыки управляли народом с помощью плетей и окриков. Никто не внимал поучениям мудрецов. Чунь-тао всегда отвечала ударом на удар. Она никогда никого не бранила, но и себя в обиду не давала.