Критило все вздыхал по ненаглядной своей Фелисинде, и вот, однажды, после обеда, он сказал, что хочет поехать к ней в Германию. Но Андренио, плененный любовью к кузине, постарался перевести разговор на другое – ему-то уезжать вовсе не хотелось. Фальсирена же, та повела себя хитрей: похвалив намерение, она старалась под всякими предлогами оттянуть отъезд. Вскоре, однако, представился случай поступить в свиту инфанты, феникса Испании, ехавшей увенчать себя имперским орлом [167]. Андренио теперь не мог уклониться. А пока готовились к отъезду, Фальсирена предложила гостям осмотреть два чуда – Эскориал [168], чудо искусства, и Аранхуэс [169], чудо природы, – на любой вкус и любую погоду, резиденции, достойные Австрийского Солнца [170]. Но Андренио был так ослеплен страстью, что глаза его ничего другого не вмещали, будь то чудо из чудес; Фальсирена убеждала, Критило уговаривал – тщетно, слепой стал вдобавок глухим. Наконец, Критило решил хотя бы в одиночку уплатить любознательности столь справедливый долг – не то будешь потом терзаться, что не видел дива, всеми превозносимого; да и воображение будет всю жизнь казнить, рисуя радужными красками то, что не удосужился осмотреть.

Итак, отправился он один – восхищаться за всех. Величественный храм католического Соломона [171], затмивший храм иудейский, доставил ему не только ожидаемое наслаждение, но и восторг неописуемый. Здесь увидел он блеск королевской власти, триумф католической веры, высокий образец зодчества, верх изящества в старинном и в новом вкусе, дивное творение многих искусств, где величие, богатство и великолепие сочетались, дабы превзойти все.

Оттуда он направился в Аранхуэс, постоянную обитель весны, родину Флоры, убежище для всех ее красот во все месяцы года, сокровищницу цветов и средоточие прелестей на любой вкус и нрав. Оба чуда повергли Критило в восхищение, навсегда запечатлевшееся в его душе.

В Мадрид возвратился он очень довольный увиденным. Но когда подошел к дому Фелисинды, тот оказался заперт крепче, чем казна, и более глух, чем пустыня. Слуга нетерпеливо колотил молотком в дверь, и каждый удар отдавался эхом в сердце Критило. Рассерженные соседи сказали:

– Не мучьте себя и не терзайте нас: здесь никто не живет – здесь только умирают.

Критило в испуге спросил:

– Разве не живет здесь знатная дама, которую я несколько дней назад оставил в добром здравии и настроении?

– Насчет доброго, – отвечал один, – я, простите, не верю.

– Также насчет дамы, – прибавил другой, – она всю жизнь занимается плутнями.

– Ее и женщиной не назовешь, – сказал третий, – это сущая гарпия, наихудшая из женщин нашего времени.

Критило никак не хотел поверить тому, что его ужасало. Он снова спросил:

– Но разве не живет здесь сеньора Фальсирена?

Тогда один из соседей, подойдя к нему, сказал:

– Не трудитесь зря и не огорчайтесь. Да, проживала здесь несколько дней некая Цирцея-кудесница, Сирена-прелестница, причина многих бед и бурь, буранов и ураганов, красавица-колдунья, злая ведунья, – творит злодейка эта дела прегнусные и, вдобавок, людей превращает в скотов, в ослов, да не в ослов золотых, а несчастных и нищих. Бродят по столице тысячи таких превращенных, сперва совращенных, принявших обличья разных скотов. Жила она в этом доме недолго, и я сам видел: много мужчин туда входило, но не вышел ни один человек. И так как сирена – рыбьих кровей, у нее страсть к рыбной ловле, выуживает у мужчин деньги, драгоценности, одежду, свободу, честь. А чтобы ее не изобличили, меняет каждый день – не поведение, не нрав, о нет! – место: с одного конца города переселяется в другой, найти эту пропащую невозможно. В компасе, коим особа эта руководствуется средь моря козней, своя особая хитрость: стоит появиться в столице богатому чужестранцу, она тотчас выспрашивает, кто он, да откуда, да зачем прибыл, стараясь выведать все подробности, запомнить имя его и узнать родню. После чего одному выдает себя за кузину, другому за племянницу, каждому доводится родственницей с того или другого боку. Сама же меняет не только место, но и имя. Тут назовется Цецилией (только что не Сциллой), там Сереной (почти Сиреной), или Кармен (держи карман), Тересой (три беса), или Китерией (гетерой). Такими-то уловками губит она людей, сама же богатеет и торжествует.

Критило все еще не верилось – он захотел войти в дом и спросил, нет ли у кого ключа.

– Да, есть, – сказал один, – его оставили мне на случай, ежели кто к ней придет.

Он отомкнул дверь, и, как только они вошли, Критило сказал:

– Но, господа, это не тот дом или же я слеп – тот был настоящим волшебным замком.

– Вы правы, волшебства в нем было хоть отбавляй.

– Здесь же нет садов, только кучи грязи: вместо фонтанов сточные канавы, вместо залов свинарники.

Сирена эта у вас что-нибудь выудила? Признайтесь, по чести.

– Да, и немало – дорогие жемчуга и брильянты, но пуще всего горюю, что потерял друга.

Потерялся он не по ее вине, но по своей. Она, верно, обратила его в скотину и в таком виде его продали.

– О, мой Андренио! – вздыхал Критило. – Где ты теперь? Где я тебя найду? Что с тобою сталось?

Обыскал Критило весь дом, чему соседи немало смеялись, тогда как сам он плакал; затем, простясь с ними, направился в прежнюю гостиницу. Без устали бродил он по всему городу, расспрашивая встречных, но никто не мог сказать ему ничего путного – на жизненном пути редко путного человека встретишь. Ломая голову, как бы найти Андренио, он прямо с ума сходил. Наконец, решил снова обратиться за советом к Артемии, Покинул он Мадрид, как водится, нищим, обманутым, кающимся и удрученным. Но, пройдя немного, встретил человека, весьма не похожего на тех, с кем расстался. То был чудо-человек, обладавший шестью чувствами: на одно больше, чем прочие люди. ДляКритило это оказалось в новинку – людей, у коих чувств меньше пяти, видал он немало, но чтобы больше – ни единого. Встречались ему безглазые, что самых ясных вещей не видят, действуют вслепую и наобум и однако, не ведая куда идут, ни на миг не останавливаются; встречал и таких, что не слышат слов, а внимают лишь пустому шуму, вздору, лести, суете и лжи; и других, без чутья и нюха, которые всего хуже чувствуют вонь в своем доме, – хотя для всех вокруг дела их дурно пахнут, – но зато издали чуют то, что их не касается; не слышат благоухания доброй славы, не желают пронюхать замыслы врагов, нос у них лишь для черного дыма спеси, не для аромата добродетели. Видал Критило и начисто лишенных вкуса; потеряли вкус ко всему благому, отворачиваются от всего полезного, безвкусные в поведении, заносчивые и несносные; или же с дурным, ребячески глупым вкусом, что находят вкус во всем дурном; или таких, что живут лишь по своему вкусу, отчего всем вокруг тошно. Но еще больше удивлялся Критило, что встречались люди – коль можно их назвать людьми, – лишенные осязания, особенно в руках, где оно обычно сосредоточено: все у них валится из рук, даже самые важные дела, в глупой спешке они всегда дают промашку, ибо действуют как попало, не ощупав дорогу и не проверив, верно ли идут.

Но тот человек, что встретился Критило, был совершенно иной – сверх обычных, и весьма острых, пяти чувств было у него шестое, важнее всех прочих, ибо их обостряет; оно учит придумывать и изыскивать самые потаенные ходы; оно находит уловки, изобретает способы, дает советы, учит говорить, заставляет бегать, даже летать и угадывать будущее; имя ему Нужда. Как странно, что от недостатка земных благ прибавляется ума! Нужда изобретательна, изворотлива, хитра, деятельна, прозорлива – словом, суть всех чувств.

Познакомившись, Критило сказал:

– О, как бы хорошо нам объединиться! Как я рад, что с тобою встретился, – обычно мне во всем неудача, но нынче повезло.