Несмотря на их противодействие, я твердо решил пойти к заливу. Нужно найти белого человека. Нужно его выручить из беды, в которую он попал. Он, наверно, скрывается в лесах, окружающих залив, питается плодами с огородов туземцев, как я после моего бегства от племени занго. Нужно во что бы то ни стало привести его к этим добрым людям.

Лахо опять мне посоветовал не искать белого человека. Он боялся, чтобы со мной не случилась какая-нибудь беда. Если биляр занго меня поймают, то непременно изжарят и съедят. Так сказал Лахо.

— А биляр занго едят людей? — спросил я.

— Едят! — ответил Лахо.

И Габон подтвердил, что племя занго ест людей.

— А биляр бома? — спросил я скрепя сердце.

— И биляр бома съедают своих врагов, — ответил Габон.

Лахо мне объяснил, что оба племени — занго и бома — враждуют между собой, и иногда дело доходит до военных действий. Оба племени, когда поймают пленных, убивают и съедают их. А Габон добавил, что «дио гена» назад — десять лун, во время одного сражения, стрелки из племени занго взяли в плен двух раненых из племени бома, увели их с собой и съели. Но племя бома готовилось отомстить за это. В близком будущем племя бома нападет на племя занго, чтобы в свою очередь поймать двух человек своих врагов. И мы устроим «бурум-ау» — праздник с музыкой и танцами.

— И что же, вы их съедите? — спросил я сдавленным голосом.

— Хе-хо! Съедим! — подтвердил Лахо.

— Но это... это... очень нехорошо! — задыхаясь пробормотал я. — Убить человека и съесть его — это жестоко!

В ответ на мои слова Лахо расхохотался. Что-то зловещее появилось в выражении его глаз.

— Постой, сейчас я тебе что-то покажу, — сказал он и вышел.

— Куда он пошел? — спросил я старого Габона.

Старик пожал плечами и ничего не ответил.

Минут через десять Лахо вернулся, улыбаясь, со сверкающими глазами. На груди у него висели пять человеческих нижних челюстей на веревке.

— Смотри, — гордо сказал он, выпячивая грудь, чтобы лучше были видны челюсти. — Это челюсти наших врагов из племени занго. Я их убил. Тогда наше племя выбрало меня вождем.

— И вы их съели? — с трудом выговорил я. В горле у меня пересохло. Язык не поворачивался.

Лахо утвердительно кивнул головой. Его громадные серьги грозно закачались.

Я весь похолодел. Значит, эти дикари были людоедами! Как это может быть? Они выглядели такими кроткими, даже пугливыми! Мне ужасно хотелось их спросить, едят ли они тоже и белых людей, но не решился.

— Уин-уин — очень нехорошо, — промолвил я.

Лахо с удивлением посмотрел на меня. Потом пояснил, что они ели своих врагов только во время войны. Съедали и убитых, и пленных. Вот почему во время войны никто не сдается живым враждебному племени.

Юноша, убивший собаку, принес большое деревянное блюдо, полное жареного мяса. Туземцы жарят мясо особенным способом: куски его они заворачивают в листья дынного дерева и зарывают в жар. Мясо хорошо зажаривается, не пачкается пеплом и становится мягким, благодаря дынным листьям.

— Это мясо какого животного? — спросил я.

— Пакеги видел, что я убил на его глазах собаку, — ответил немного обиженный юноша.

Мясо по вкусу не отличалось ничем от любого другого мяса. Если бы я не знал, что оно собачье, и если бы мне сказали, что это молодая говядина, я бы поверил. Лахо и Габон ели с большой охотой. Я предпочел ямс, но ел и мясо. Собачье мясо — велика важность! Ведь не человеческое...

Пока мы ели, молодой человек сидел молча на нарах спиной к нам. Потом он взял пустое блюдо и ушел. Лахо скрутил толстую сигарету, зажег от костра, затянулся несколько раз и передал ее Габону. И тот затянулся раза два и протянул мне цигарку. Но я отказался.

— Что же, пойдешь искать белого человека? — спросил меня Лахо.

— Завтра же, — ответил я.

Лахо встал с нар, сказал «тауо-ала» и ушел.

Габон взял несколько недогоревших головней и положил их под нары. После этого он лег как раз над огнем, а я устроился на другом конце нар. Ночью Габон вставал несколько раз, чтобы подбросить дров. Видимо, ему было холодно.

В горах, высоко над уровнем моря, ночи холоднее, чем на берегу моря. Но для меня, человека севера, они были жаркие. Я привык к нашим холодным, снежным зимам, и ночные «морозы» здесь казались мне легкой прохладой. Притом я был одет, а Габон гол. «Но почему старый туземец не ушел домой. Почему он остался ночевать в моей хижине? Наверно, чтобы сторожить меня, — подумал я. — Боится, чтобы я не сбежал к племени занго...»

На другое утро Лахо рано вызвал меня. Солнце только что взошло. Из лесу доносилось разноголосое пение птиц. Воздух был свеж, дышалось легко. Лахо повел меня по тропинке через лес. Мы пришли в село. Перед хижинами горели небольшие костры. Женщины чистили бататы, пекли лепешки из теста, замешенного из плодов хлебных деревьев, варили в горшках ямс. Лахо подвел меня к одной из хижин и крикнул:

— Сабо, каа ну!

На пороге показалась смуглая девушка с огромными серьгами в ушах.

— Нравится тебе? — спросил меня Лахо. — Если хочешь, она станет твоей сахе (женой). Я говорил с ней, она согласна.

— Моей сахе? — воскликнул я в изумлении.

Я глянул на девушку — она засмеялась и скрылась в хижине.

— Желаешь? — спросил меня Лахо.

Я отрицательно покачал головой:

— Нет, не хочу.

Он подвел меня к другой хижине и крикнул:

— Арена, каа ну!

На пороге показалась другая девушка — Арена. Она улыбнулась, ее белые зубы блеснули на солнце. На шее у нее было два ожерелья, в ушах подрагивали черные серьги из крупных зерен какого-то плода. Она нарядилась, словно на свадьбу. Очевидно, Лахо уже успел ее предупредить.

— Нравится тебе? — повторил свой вопрос вождь.

Я просто не знал, что ему ответить. Вокруг нас собралась целая толпа мужчин, женщин и детей. Все улыбались, А некоторые из женщин стали расхваливать и Сабо, и Арену. Туземцы называли Сабо пальмой ротанг, с назубренными и острыми, как у пилы, листьями, а Арена, на языке племени, означало молния. По отзывам женщин, и Сабо, и Арена очень работящие — будут сеять ур и уму, таро и ямс, будут собирать ая и пая — плоды хлебного дерева и дыни, приготовлять пищу в горшках и подавать на онаме — большом деревянном блюде. Будут плести для меня сури — рогожи из пальмовых листьев, саронги из лыка, даже воду будут мне носить в бамбуковых стволах, хотя это мужское дело... А я стану сыном племени и буду ходить на охоту на кабанов — чего еще можно желать?

— Не ходи искать белого человека, — настаивал Лахо. — Останься с нами. Мы тебя женим на самой красивой девушке. Построим большую либу, красивую либу, как либа орованда. Мы дадим тебе пять онамов, пять сури, пять саронг. Что ты еще хочешь? Не ходи искать белого человека!

— На вум! На вум! — Не ходи! Не ходи! — повторило несколько голосов.

Все настаивали на том, чтобы я остался у них. Но я был непреклонен. Тогда Лахо сказал мне:

— Если ты уйдешь к биляр занго, то станешь нашим врагом.

— Нашим врагом! Нашим врагом! — раздалось со всех сторон.

— Тогда племя занго станет сильнее нас, — признался Лахо. — Биляр занго победит нас и сожжет наши хижины, а мы спасемся бегством в горы и будем питаться дикими плодами...

Теперь мне все стало ясно. Эти люди думали, что я обладаю какой-то сверхъестественной силой. Я человек с луны — это не шутка! Если я перейду к вражескому племени, то оно станет сильнее их и победит. Если же останусь с ними, они будут сильнее. Я даже начал подозревать, что они думают меня использовать в борьбе с племенем занго...

Я дал им торжественное обещание, что не уйду к племени занго. Если мне удастся найти белого человека, я приведу его к ним, а если не найду, вернусь один. Но Лахо, видимо, мне не поверил и снова сказал:

— На вум, останься у нас. Мы дадим тебе и Сабо, и Арену.

— Как, обеих? — засмеялся я.

— Да, обеих, — Лахо утвердительно кивнул головой. — И у меня две жены, вот они, — и он показал на двух женщин, стоявших вблизи. Одна из них была уже довольно пожилая, а другая совсем молодая, с маленьким ребенком на руках.