Оба уселись возле низенького полированного столика и закурили. Коменков отодвинул в сторону вазу с цветами и усмехнулся.

— Видал? По два с полтиной цветок. Но отношения с женщинами требуют жертв, ничего не поделаешь. И чем красивее женщина, тем больше жертв. Закон природы. А у меня была… М-м-м… — он мечтательно замотал головой и, оборвав самого себя, сказал уже другим тоном. — Ладно. Ты чего пришел? Правда, из милиции?

В тоне его не было ни испуга, ни смущения, как рассчитывал Виктор, одно только любопытство.

— Из милиции, — солидно кивнул Усольцев. — Нужен мне, понимаешь, один человек. И ты его знаешь. Так что, помоги.

— Давай, давай, — оживился Коменков. — Я, брат, верный помощник милиции. Всегда готов, если что. Сергей Митрофанович ко мне, как к себе, приходит.

— Ну, наглец, — подумал Усольцев. Он и самому себе не мог признаться, как эта встреча его обескуражила.

— Давай, давай, выкладывай, — поощряюще и дружески продолжал Коменков. — Я, знаешь, ясность люблю. Кто тебе нужен? — Но тут он вскочил со стула. — Слушай, давай все-таки выпьем, а? Ну, по маленькой. Ты учти, — он весело погрозил пальцем. — Комиссар Мегрэ тоже выпивал на работе. Это я лично читал. А как работал? Нам бы так работать!

«Нам бы», — поразился Усольцев столь откровенной наглости. Теперь он уже и вовсе не знал, как начать разговор. Может быть, выпить рюмку? Он же теперь не отстанет, и разговора не получится.

— Ну, наливай, — снисходительно согласился он.

Пока Коменков весело суетился по комнате, Виктор немного пришел в себя и кое-как освоился в непривычной обстановке.

Они чокнулись и выпили за дружбу, как объявил Коменков.

— Тебя как звать? — спросил он, ставя пустую рюмку на стол.

— Виктор.

— Ого! И меня! Мы с тобой братики, Витя, — с веселым воодушевлением объявил Коменков, обнимая Виктора за плечи. — Вот, здорово!

А Усольцев, обретя было почву под ногами, вдруг почувствовал, как она снова ускользает из-под него. Серьезный разговор решительно не получался.

— Я тебе все скажу, Витя! Я тебе по-братски все скажу! Ей-богу! — с энтузиазмом продолжал Коменков, пытаясь снова наполнить рюмки. — На старости лет братика приобрести, это же надо! Ну, давай еще…

— Погоди, — закрыл ладонью свою рюмку Усольцев. — Вот скажи, ты в театре на Таганке работал?

— Точно. Работал. Администратором.

— А Диму помнишь?

— Это какого Диму, откуда? — наморщил лоб Коменков и даже отставил в сторону бутылку.

— Ну, Дима… Такой… — Усольцев назвал знакомые приметы.

— А-а! Из «Березки»? Что, задымился? Ты, Витя, все можешь мне сказать, понял? Могила! Будь спокоен! Значит, задымился? Ай, ай, ай! Ах, утенок! Ах, котенок! Ах, поросенок! Выходит, добегался? Я ж говорил…

Коменков, казалось, совсем развеселился.

— Да с чего ты взял, что задымился? — сердито сказал Усольцев. — Мне с ним просто поговорить надо. У тебя телефон его есть?

— Что ты, родимый! Откуда у меня его телефон? Прибежит, убежит, и все дела. Ну, иной раз я его с девочкой познакомлю. Слушай! — оживленно воскликнул Коменков и подмигнул. — Хочешь, я тебя тоже, а? Это в миг! Это для меня…

— Брось. Ты лучше посоветуй, как мне Диму найти, — перебил его Усольцев. — Во, как нужно поговорить, ты не представляешь.

— Ей-богу, не знаю. Вот, клянусь! Ну, как другу, как брату, говорю, — Коменков прижал руку к груди. — Давай лучше выпьем. Лады? — и он снова схватился за бутылку, чуть ее при этом не опрокинув: с таким чувством произносил он свои клятвы.

— Ну, скажи хоть, кто еще его знает, — настаивал Усольцев, пытаясь закрыть свою рюмку. — Может, у них телефончик раздобуду.

— Понимаешь, Витя, — задушевно начал Коменков, словно собираясь рассказать длинную и грустную историю, но закончил кратко. — Мы с ним в одной компании не выпивали. Я ж тебе говорю: забежит, убежит. И концы.

— А ты у него в «Березке» бывал?

— Что ты! Только он ко мне. Девочек в театр водил. И все дела. А зачем он тебе?

— Разговор есть, — уклончиво ответил Усольцев, закуривая.

— Ох, Витя, не крути, — шутливо погрозил пальцем Коменков. — Я тебя, брат, насквозь вижу. Ты не комиссар Мегрэ, помни.

И Коменков, ловко наполнив рюмки, поднял свою.

— Давай, Витя, за твой успех, — с чувством произнес он. — Чтоб стать тебе генералом в милиции. Хочешь? Ты станешь, я тебе помогу.

И он выпил свою рюмку.

— Слушай, деловито сказал он. — Есть идея. Оставь мне свой телефончик и фамилию. Как этот Фигаро появится, я тебе звякну. Лады? Вместе хватать его будем.

— Да зачем мне его хватать, — досадливо поморщился Усольцев. — Я тебе уже сто раз сказал, мне только поговорить с ним надо. Запомни ты, наконец.

— Витя, не блефуй. Я твои карты все вижу, — хохотнул Коменков. — Ты не знаешь с кем дело имеешь. Сказал, помогу, значит, помогу. Все. И не трясись. Давай телефон.

Усольцеву ничего не оставалось, как продиктовать телефон и свою фамилию. При этом слабая надежда все же теплилась у него: вдруг да этот прохвост и в самом деле позвонит, вроде бы он его к себе расположил.

Записав телефон и фамилию своего нового знакомого, Коменков внушительно сказал:

— Но, Витя, учти. Если милиция теперь будет меня обижать, я к тебе. Так сказать, услуга за услугу. Договорились? Слушай! — его вдруг осенила новая мысль. — Ты мне удостоверение выхлопочи, а? Ну, там, помощник милиции, внештатный, словом. Витя, я прошу, — он прижал руки к груди. — Во, как надо. А?

— Ты сначала помоги, а потом удостоверение проси, — хмуро ответил Усольцев, все больше приходя к выводу, что толка от его визита никакого не получилось.

Да, разговор решительно не сложился, как надо. Этого парня не за что было зацепить, нечем было и серьезно припугнуть. Другого пути Усольцев не видел. Он пришел к этому стервецу с пустыми руками и с пустыми руками уходит.

— Ладно, Витя, — вздохнув, сказал он и с силой размял в пепельнице окурок. — Я, пожалуй, пойду. Толка от тебя пока что чуть.

— Что ты! — весело воскликнул Коменков. — Тебе, милочка, просто не хватает проницательности. Ко мне нужен только подход, понимаешь? Меня, Витек, надо заинтересовать. Вот, Димка… — он запнулся и неожиданно заключил. — Разошлись, как в море корабли. Год уже не видел. А тебя я полюбил, ей-богу! Ну, давай по последней, а? За дружбу, чтобы не ржавела. Я для тебя…

Он снова схватился за бутылку.

Усольцев уже не знал, как от него избавиться. И испытал неслыханное облегчение, оказавшись, наконец, на лестнице.

Стремительно скатившись по ней вниз, словно этот неуемный Коменков гнался за ним со своей бутылкой, Усольцев выскочил на улицу. Тут он, наконец, умерил шаг и направился к ближайшей станции метро.

По дороге он размышлял, что же все-таки сообщить Лосеву, вернее, как сообщить, чтобы не выглядеть в его глазах уж полным профаном и лопухом. А, впрочем, почему «профаном и лопухом»? В конце концов он вел себя в данных сложных обстоятельствах вполне правильно и не его вина, что этот тип ничего не знает про того Диму. А он, действительно, ничего не знает, это точно… почти. Такую возможность не отрицал и сам Лосев. Ну вот, он и оказался прав. Словом, надо так построить свое сообщение, чтобы все выглядело здорово и толково, как, собственно, почти и было на самом деле. Пусть Лосев убедится, как умело действовал он, Усольцев, в сложной обстановке. А чего же? Вреда от небольшого преувеличения не будет. И свидетелей нет, чтобы повернуть как-либо иначе его сообщение.

Впрочем, чем дальше, тем больше убеждал себя Усольцев, что никто другой бы не действовал иначе в той непростой и неожиданной обстановке, в которую он попал, — даже сам Лосев. И все больше ему казалось, что он вовсе не растерялся и вел себя вполне правильно.

Так он по приезде и доложил Лосеву. К сожалению, в комнате в этот момент присутствовал и Откаленко. Это портило Усольцеву настроение во время доклада, и почему-то он невольно отошел еще дальше от истинных обстоятельств.