— И деньги?

— И деньги, — охотно согласился Глинский, ехидно блестя глазами. — Вам это, конечно, чуждо, я понимаю.

— Почему же? Но вахтер получает мало.

— Зато остается время для приработков. Надо спешить пользоваться жизнью. Она коротка, к сожалению, и радости ее тоже.

— И вы своей жизнью довольны?

— Вполне. Только оставьте меня в покое.

— Исключается. Самой вашей жизнью. Входит, так сказать, в условие. И при таких условиях жизнь ваша не так уж привлекательна, мне кажется. Скажите, у вас еще не было судимости? Мы не успели проверить.

— Можете не проверять. Не было.

— Тогда понятно. Ваша жизнь этой стороной к вам просто еще не повернулась. Но учитывать это вы должны были как умный человек. Порок-то, ведь, всегда наказывается. Это еще, кажется, в библии сказано. Ну, допустим, получили вы от Льва Константиновича какую-нибудь жалкую тысячу рублей.

— Ну, знаете! Вы меня…

— Пожалуйста, — прервал его Виталий, словно его интересовали не факты, а сам спор о жизни. — Допустим, вы получили даже пять процентов от…

— Десять! — в свою очередь запальчиво оборвал его Глинский. — Десять, не меньше!

— Пусть даже десять. Но сегодня он их вам вручил, а завтра…

— И не завтра! А сегодня же я на них куплю что хотите, любую машину, пол-«Березки», любую женщину, наконец! Согласитесь, здесь стоит рискнуть, черт возьми! — Глинский, блестя глазами, зло стукнул кулаком по колену.

— Это не риск, — возразил Лосев. — Это всегда в конечном счете проигрыш. Катастрофа. Об этом Лев Константинович вас, конечно, не предупредил, когда пригласил, а точнее, заманил…

— Никто еще меня обмануть не пытался, имейте в виду, — гордо заявил Глинский. — И ни у кого это еще не получалось. Если хотите, я пришел сам.

— Э, бросьте. Куда это вы сами пришли? Куда вы можете прийти сами? — пренебрежительно махнул рукой Лосев.

— Не в том дело. Конечно, он не давал объявление в «Вечерке», мол, «требуется», — с тем же напором продолжал Глинский. — Конечно, меня к нему привели. Та же Нинка, которую вы назвали. Но условия ставил я! Можете у него самого спросить.

— И спросим.

— Вот, вот. И спросите. И у Нинки можете спросить.

— И у нее спросим. Только вряд ли они оба захотят об этом говорить.

— Да им это ничем не грозит, будьте спокойны.

— А не скажут они, что организатор всего этого вы? А, допустим, тот же Лев Константинович вообще в этом не замешан? В самом деле, вы смотрите, что получается. Вы изготовили фальшивые доверенности, вы через ту же Маргариту Евсеевну нашли подходящего фондодержателя и через Веру тоже. Затем вручили эту доверенность, скажем, Шанину, и тот, со Смоляковым, это шофер…

— Да знаю я его, — отмахнулся неожиданно встревожившийся Глинский.

— …Так вот, Шанин со Смоляковым получили после этого товар и отвезли, допустим, в цех к Свиридову, в Лялюшки, есть, знаете, такая…

— Знаю, — вновь напряженно оборвал его Глинский.

— …Вот они и отвезли. И все. Причем здесь Лев Константинович, спрашивается?

— Причем? — слегка обескураженно переспросил Глинский. — А идея чья? А кто, извините, всех собрал, дал задания?

— А он разве письменные указания какие-нибудь давал вам? Или свидетели тут были? Да вы просто хотите утопить невинного человека, вы и тот же Шанин, если он такие же показания даст. Хотите снять с себя дополнительную ответственность, как главарь. Тяжкую, надо сказать, ответственность. Это все любой адвокат докажет. Вот вам и ваша распрекрасная жизнь. Ведь хищения-то колоссальные, Глинский. И соответствующая статья по такому случаю…

— Стойте, стойте! — нервно прервал его Глинский. — Вы куда это поворачиваете? Тоже в адвокаты записались?

— Да нет. Сама ситуация так поворачивается, не заметили разве?

— Бросьте! Шантажируете, да? Запугиваете? — дрожа от волнения и ярости прошипел Глинский: — Не пройдет!

— А зачем мне вас шантажировать и запугивать? — недобро усмехнулся Лосев. — Мне от вас ничего не требуется. Вина ваша доказана. А вот вы подумайте и над вашей распрекрасной жизнью, и над ситуацией, которую я вам обрисовал. Защищаться Лев Константинович будет отчаянно, сами понимаете. И тут лучшей версии он не придумает.

— Ладно, ладно, — нервно ответил Глинский. — Я тоже, знаете, не христосик, чтобы чужие грехи на себя брать.

— Да уж, до христосика вам далеко, — согласился Виталий. — Большой вы подлец, Глинский. Большой, — не сдержавшись, добавил он. — Это я так, неофициально вам говорю.

— А я в вашей аттестации не нуждаюсь, — огрызнулся Глинский. — И кое-что придумаю еще, — будьте уверены.

— Что ж, сообщите тогда следователю. Завтра он вас официально допросит.

В тот же день Лена позвонила Липе.

— Леночка, миленькая, родненькая, как хорошо, что вы позвонили! — обрадованно заверещала Липа. — Я так волновалась, так переживала, кошмар просто! Мне Ниночка утром звонила сама не своя. Этот Сева! Он такой невоздержанный, такой страстный! А он вас запер? Это же надо! Ласточка, бедненькая моя…

Липа говорила не останавливаясь, искренне взволнованная и расстроенная всем происшедшим.

— Но вы бы знали, как меня обидела Нина, — сердито сказала Лена. — Она меня просто предала. Я это забыть не могу.

— Ой, что вы, что вы! Это все неожиданно получилось. Она и не думала даже. Ниночка такой человек! И она сейчас ужас, как переживает. Леночка, душечка вы моя, родненькая, вы на нее не обижайтесь, умоляю. Ну, не при чем она тут, клянусь вам! Она сама вам все объяснит. Вы не заглянете ко мне, ну, хотя бы сегодня вечерком? Ласточка моя, миленькая, приходите. Надо же объясниться. Я сама, знаете, так страдаю, так вас обеих люблю, передать просто не могу. Так придете?

— Пожалуй… — неуверенно согласилась Лена, давая понять, что все еще не остыла от обиды. — Если освобожусь.

— Нет, нет, непременно! Я… Мы будем ждать.

Было ясно, что предложение исходит от Нины. Кажется, она тоже стремилась к примирению. Это было странно. Зачем после всего случившегося Нина решила восстановить отношения? Ни о каких личных симпатиях речи быть не могло. Обе ощущали взаимную неприязнь. Лена чувствовала, что тут ей Нину обмануть не удалось. Может быть, их привлекло ее мнимое место работы? Ведь Нина тогда сказала: «У вас там большие возможности». А может быть, встреча требовалась не для восстановления, а для выяснения отношений? Ведь Лена исчезла довольно загадочно. А фокус с Шухминым мог понадобиться не только Глинскому. Возможно, ее собирались проверить или втянуть, но Глинский спутал все карты. А что, если проговорился этот бородатый Вова, хозяин дачи?

Все эти соображения Лена и выложила Цветкову. Тот некоторое время молчал, что-то обдумывая, потом, вздохнув, сказал:

— Идти, милая моя, так и так надо.

И «милая моя» прозвучало как знак дружбы и доверия, как свидетельство, что Лена в глазах Цветкова стала окончательно своей, близкой, как все ребята из его отдела, и верит он ей теперь так же, как им.

— Надо идти, — повторил он. — Надо добиться доверия или заставить проговориться. Главное сейчас — путь к этому самому Льву Константиновичу. Главарь-то он, конечно, главарь, но какая у него конкретная роль, мне не ясно. За что его можно ухватить. Но пока главное — путь к нему.

— Понимаю, Федор Кузьмич, — кивнула Лена.

— Видишь, что получается, — продолжал Цветков. — Когда они все уезжали с дачи, он сел в машину к этой самой Нине. Пост ГАИ они миновали вместе, их зафиксировали. А в город Нина приехала уже одна. Ее зацепил пост ГАИ на окружной дороге. Где-то, выходит, этот Лев Константинович сошел. Вот, ведь, как следы заметает. Значит, надо снова на них напасть.

И вечером Лена поехала к Липе.

Перед этим она, правда, не удержалась и позвонила Откаленко. Весь день она думала о нем, с того момента, как на утренней оперативке увидела его лицо со следами ушибов и, как ей показалось, очень грустные, совсем больные глаза.