Ирина Головкина (Римская-Корсакова)

ПОБЕЖДЁННЫЕ

Роман

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

Отец Пети Валуева - бывший правовед - был отправлен в концентрационный лагерь. Через несколько дней пионервожатая на линейке, сделав Пете какое-то замечание, прибавила во всеуслышание:

- Не бери пример со своего отца.

Петя от злости вспыхнул до ушей.

- Вы права не имеете так говорить! Его отец не уголовник,- в ту же минуту задорно отчеканил Мика.

- Папу взяли как правоведа! Сейчас всех правоведов хватают,- в свою очередь крикнул Петя, и голос его оборвался.

Пионервожатая приняла вид крайнего изумления. Воспитательница, Анастасия Филипповна, поспешила к месту "чепе".

- Товарищи, мы где находимся? Мне кажется, мы в советской школе, предостерегаю-щим тоном сказала она.- Я убеждаюсь, что в семьях у наших школьников еще не вытравился антисоветский дух. Наступила тишина. Все тридцать два подростка замерли на месте в своих красных галстуках и спортивках.

На другой день мать Пети пришла объясняться с воспитательницей. Та очень холодно выслушала опечаленную даму и ответила, что препирательства с пионервожатой не входят в ее обязанности, мальчики проявили очень большую несознательность, это пойдет, так сказать, по комсомольской линии.

С того дня Петя и Мика перестали являться на линейку. Подошел срок вступления в комсомол, но они не подали заявлений.

- Меня заставят отмежеваться от папы, а тебя от сестры! - повторял Петя, более всего опасаясь, чтобы Мика не покинул его в оппозиции.

Мика фыркнул:

- Франкфуртский парламент! Говорильня старых баб - это наше бюро комсомольское! Стану я унижаться перед ними! - И, не стесняясь, повторял эту фразу в классе.

Через несколько дней его вызвали в бюро:

- Имей в виду, Огарев, что мы не потерпим в наших рядах гнилого либерализма. Изволь переделаться, или нам не по пути.

Вечером он с возмущением говорил Пете:

- Мои слова о франкфуртском парламенте были сказаны только при мальчиках, посторон-них не было - стало быть, между ними завелись доносчики. Этот комсомол расчленил нас, поощряя ябедничество. Разве можно сейчас сказать, как в Александровском лицее: "Друзья, прекрасен наш союз!"?

Недавно он прочел статью, в которой молодежи рекомендовалось следовать примеру нескольких высокосознательных граждан, подвиги их описывались детально и с восторгом. Школьница-комсомолка часто бывала в доме своей одноклассницы и заметила, что родители ее настроены не по-советски. Она стала следить, а в доме этом ей доверяли. Оставшись как-то раз одна в чужой комнате, она воспользовалась случаем и проявила образец комсомольской морали - поспешно порылась на этажерке и вытащила давно запримеченные ею тетради с какими-то мемуарами. Этим она помогла органам гепеу разоблачить замаскировавшихся контрреволюцио-неров. Или другой пример: юноша-комсомолец, всецело захваченный идеей "бдительности", следил за соседом по комнате, он прочитывал его переписку и навел гепеу на след опасного контрреволюционера.

Таковы были подвиги, которые предлагались вниманию юношества как образцы гражданской доблести в эпоху строительства светлого будущего!

Кто же мог быть истинным идеалом Мики? Может быть, побежденные? Белогвардейцы из Крымской армии, из "Союза защиты Родины и свободы", или от Колчака? Их клеймили предателями и подлецами. Мика понимал очень хорошо лживость этих кличек, которые так щедро раздавались советской властью каждому идейному противнику. Он знал, сколько было среди белогвардейцев героев, двух-трех знал лично, он не мог не видеть их духовного превос-ходства. Но сословное чувство казалось ему оборотной стороной классовой "сознательности" пролетариата. А главное - среди них он не видел единства: все были разобщены, разбросаны, за каждым установлена тщательная слежка, и, что еще важнее, среди населения не было той прослойки, на которую могли бы опереться недавние герои. Готовности к борьбе он тоже не видел - все были слишком утомлены и замучены войной, репрессиями, разорением... Не было вождя, не было знамени, лозунга... Неужели ему предстоит серенький, будничный путь и никто не явится одушевить его? Старшие часто упрекали его, что он небрежно относится к учению, - стоило ли распинаться, когда он не знает, на что это нужно?

Временами ему начинало казаться, что идея придет, что он - накануне: какие-то силы вот-вот должны овладеть им... Странное это было чувство! Он сам доказывал себе несостоятель-ность таких надежд - откуда?.. Горизонт пуст - ни молний, ни зарниц, ни северного сияния! Темно. Все темно и беспросветно.

Долго ли еще протянется эта пустота?

Однажды к Мике прибежал, задыхаясь, Петя.

- Секретная организация, тайные собрания!.. Доверяю тебе как другу! Держи язык за зубами, - тараторил он.

Оказалось, что одновременно заболели гриппом мать и сестра Пети, и утром Мэри сказала ему:

- Сделай мне одолжение, Петя!.. Впрочем, ты, чего доброго, струсишь!..

Петя гордо выпрямился:

- Поосторожней оскорбляй! У меня свое достоинство все-таки есть!

Взгляд, который она на него бросила, был ужасен! Никто не умеет смотреть так презрительно, как пятнадцатилетние сестры на четырнадцатилетних братьев.

- Ты, Петя, всегда был глуп, таким и остался! Меня в классе все девчонки жалеют за то, что у меня младший брат: всем известно, как братья дразнят и мешают и как они невыносимы.

- Что я должен сделать? Говори, - угрюмо спросил Петя.

Она ответила, заплетая косу:

- Сбегай вот по этому адресу. Тебе откроет дама, вся в черном, сестра Мария. Она ждет меня и маму. Я напишу, что ты мой брат, и она передаст тебе пакет, который ты отнесешь в тюремную больницу имени Газа... Да нет же! Не для папы! Глупости спрашиваешь: ведь ты отлично знаешь, что папа в "Медвежьей Горе". Смотри: я здесь нарисовала, как найти эту больницу. Только помни: ты никому не должен говорить об этой квартире - что и кого ты увидишь там. Мы ходим туда на тайные собрания. Смотри, молчи: а то и маму возьмут, как взяли папу. Это для арестованного священника. Понял?

Мальчик с изумлением смотрел на сестру, ошарашенный неожиданным открытием.