Один из таких моментов наступил и в жизни Евы Финкастль и Сесиля Торольда. Они сидели в большом пустынном зале с золоченой мебелью «Grand-отеля». Было без четверти двенадцать. Они только что вернулись с гала-спектакля, в конце которого Ева ушла из ложи почти на целых полчаса. Китти Сарториус и Лионель Бельмонт разговаривали в соседнем салоне.

– Да, – отозвался Сесиль.

– Ты вполне, вполне уверен, что любишь меня?

Ответ на это мог быть только один, и Сесиль его дал.

– И все же я не могу понять, – в раздумьи проговорила Ева, – чем я тебя пленила?

– Милая моя Ева, – заметил Сесиль, держа ее руку, – самые радостные, самые лучшие ощущения очень часто приходят внезапно.

– Скажи, что ты меня любишь, – настаивала она. Он сказал. После этого Ева стала еще более серьезной, хотя и улыбнулась.

– А все свои фантазии ты бросил? – спросила она.

– Бесповоротно.

– Я так рада. Никогда не могла я понять, почему…

– Выслушай меня, – сказал он. – Что мне оставалось делать? Я был богат. Был пресыщен жизнью. У меня не было сильных привязанностей. Увлекался искусством, но не до самозабвения. Ты, может быть, скажешь, что мне следовало заняться благотворительностью. Увы, я не рожден для этого. Благотворитель без соответствующего к тому дара обычно сеет больше зла, чем добра. Мог я, конечно, заняться делами, но это привело бы только к удвоению моих миллионов, удовлетворения же я бы не получил. В то же время унаследованное мною от отца стремление – типичное американское стремление – быть чуточку умнее и сообразительнее другого, толкнуло меня на путь моих проделок. Оно было неотъемлемой частью моего характера, а от своего характера далеко не уйдешь. Мои похождения, как допинг, возбуждали меня, и хотя они часто были прибыльны, прибыль эта не была очень значительной. Короче – они развлекали меня, приносили мне радость. Кроме того они дали мне тебя!

Ева снова улыбнулась, на этот раз молча.

– Но теперь-то ты от них совершенно отказался? – спросила она.

– Совершенно, – ответил он.

– Ну, а как же тогда обстояло дело с ложей? – поставила она вопрос ребром.

– Я собирался рассказать тебе обо всем, но как… каким образом ты узнала об этом? Как догадалась?

– Ты забываешь, что я все еще журналистка, – последовал ответ, – и все еще состою в числе сотрудников нашей газеты. Я проинтервьюировала сегодня вечером Мальву и от нее кое-что узнала. Сначала она подумала, что мне все известно, когда же убедилась в обратном, то замолчала и посоветовала обратиться за подробностями к тебе.

– Скандал, происшедший прошлой осенью на последнем гала-спектакле, дал мне мысль выкинуть штуку с местами в этот раз, – начал свое признание Сесиль. – Я знал, что места можно получить от некоторых чиновников министерства изящных искусств и что большая часть приглашенных всегда готова продать их. Ты себе представить не можешь, насколько продажны некоторые круги в Париже.

Случилось, что кое-какие детали и день сегодняшнего представления были опубликованы в момент нашего приезда в Париж. Судьба мне благоприятствовала. Теперь тебе станут понятны мои частые отлучки в течение недели. Я отправился к одному репортеру «Парижского эхо», которого я знаю и который знает всех, и при его помощи раздобыл список лиц, которые, несомненно, должны были быть приглашены, но также, несомненно, непрочь были продать свои пригласительные билеты. Вдобавок, мы вели переговоры в самом министерстве.

Через двадцать четыре часа мой репортер и двое его приятелей проинтервьюировали половину нужных людей, министр изящных искусств разослал свои приглашения, а я скупил больше трехсот мест на семьдесят пять тысяч франков. Затем я разузнал, что мой большой друг, несравненная дива мадемуазель Мальва остановилась в отеле Ритц, и у меня сразу явилась новая идея. Я уговорил Мальву заявить о своем желании участвовать в спектакле. Разумеется, ее соперница Фелиз не могла отстать от нее в патриотическом побуждении скрепить дружбу двух великих наций.

Гала-спектакль сделался злобой дня. Мы сняли помещение под контору на улице Мира. Объявления наши были очень туманны. Каждый вечер, пожелав тебе спокойной ночи, я виделся с репортером и Леонидом, и мы совместно вырабатывали дальнейший план кампании.

Через три дня мы продали все наши места, за исключением одной ложи, нарочно придержанной мною, приблизительно за двести тысяч франков.

– Следовательно, ты сам у себя купил ложу?

– Именно, моя радость. Собственно, я собирался удивить вас ею несколько позже, скажем, во время обеда, но ты и Бельмонт заставили меня поспешить.

– И это все?

– Не совсем. Фавориты министра изящных искусств оказались чрезвычайно суровы. Чтобы отомстить, они решили лишить меня ложи в последний момент. Однако от меня их намерение не скрылось, и я обезопасил себя, войдя в соглашение с певицей. Эта затея – моя последняя затея – имела большой успех, и чиновный мир Парижа получил урок, который может дать прекрасные результаты.

– Ты же нажил сто двадцать пять тысяч франков?

– Да, но в этом деле велики были и расходы. Вероятно, они выразятся в сорок тысяч франков. Кроме того, я должен поднести Мальве ожерелье, которое будет стоить двадцать пять тысяч франков,

– Итого останется шестьдесят?

– Нет, шестьдесят две.

– Как так?

– Я забыл о случайно нажитых двух тысячах.

– А теперь, – продолжала Ева свое дознание, – скажи мне, сколько ты всего заработал?

– Девоншир прибыли не дал. Почему, кстати, ты заставила меня сжечь пятьдесят тысяч фунтов? Бесцельная трата. Может наступить день, когда мы в них будем нуждаться, и тогда…

– Брось шутить, – не дала ему закончить Ева, – я говорю серьезно, совершенно серьезно.

– Остенде принесло двадцать одну тысячу фунтов чистоганом, Брюгге – девять тысяч восемьсот франков. Алжир и Бискра оказались убыточными…

– Об убытках распространяться не стоит, – прервала его Ева. – Есть еще прибыль?

– Небольшая. В Риме в прошлом году мне удалось сорвать пятьдесят тысяч франков. Потом в берлинском казначействе. И…

– Назови мне общую сумму.

Сесиль заглянул в записную книжку.

– Гроши, – ответил он. – Нечто среднее между тридцатью восемью и сорока тысячами фунтов стерлингов.

– Скажем, сорок, – резюмировала Ева, – миллион франков. Дай мне чек на эту сумму. Не возражаешь?

– С наслаждением, голубка.

– Когда же мы вернемся в Лондон, – закончила она, – я пожертвую эти деньги на больницы.

Сесиль помолчал, посмотрел на нее и… поцеловал.

Вошла чаровница Китти со своим адъютантом Бельмонтом.

Взглянув на массивную фигуру антрепренера, она начала:

– Дело в том, что… – и запнулась.

– Мы обручились, – договорил за нее Бельмонт.

– Сердечно поздравляем, – поднял голову Сесиль.

– Вас это не удивляет?

– Абсолютно нет. Существует закон, по которому примадонна всегда выходит замуж за своего антрепренера. Его же не перейдешь.

– Нам следовало бы, – сказала Ева Сесилю, когда они расходились на ночь, – догадаться об этом гораздо раньше: театральные антрепренеры не швыряются пятисотфунтовыми браслетами в интересах одного только дела.

– Но он раскошелился всего на один, дорогая, – ответил Сесиль.

– Ну да. Вот об этом-то я и говорю.