Мисс Финкастль рассмеялась, но смех ее отдавал истерикой.

– Милейший миллионер, – в тон ответила она, – вы, видимо, не имеете понятия о той разновидности среди журналистов, к которой я имею честь принадлежать. Проживи вы дольше в Нью-Йорке, вы бы ознакомились с ней как следует. Этим я хочу сказать, что полный отчет всего происшедшего, будь он для меня компрометирующего свойства или нет, появится в нашей газете завтра же утром. Нет, я ничего не сообщу полиции. Я только журналистка, но зато самая настоящая.

– А ваше обещание, данное вами перед тем, как вы спрятались за ширмы, ваше торжественное обещание быть немой как рыба? Я, право, не хотел напоминать вам о нем.

– Некоторые обещания, мистер Торольд, долг обязывает нарушать. Мое обещание принадлежит к упомянутой категории. Разумеется, я бы никогда не дала его, если бы имела хоть малейшее представление о характере ваших развлечений.

Торольд продолжал улыбаться, хотя и не так уверенно.

– Сознаюсь, – забормотал он, – дело становится немного серьезным.

– Крайне серьезным, – с усилием выговорила мисс Финкастль.

И вслед за тем Торольд заметил, что журналистка новой формации тихо заплакала.

Открылась дверь.

– Мисс Китти Сарториус! – доложил прежний лифтмен, одетый в обыкновенный костюм и переставший косить словно по мановению волшебного жезла.

Прехорошенькая девушка (одна из самых очаровательных особ дамского пола во всем Девоншире) ураганом влетела в комнату и схватила мисс Финкастль за руку.

– Милочка, ты плачешь? О чем?

– Я ведь велел вам никого не впускать, – недовольно обратился Торольд к лакею.

Прелестная блондинка круто повернулась к Торольду.

– Я заявила ему, что желаю войти, – произнесла она повелительно, прищурив глаза.

– Да, сэр, – последовал ответ. – Так оно и было. Леди пожелала войти.

Торольд поклонился.

– Этого было достаточно, – согласился он. – Вы правы, Леонид.

– Думаю, сэр.

– Кстати, Леонид, в следующий раз, когда вы будете обращаться ко мне в публичном месте, не забудьте, что я не сэр.

Камердинер скосил глаза.

– Слушаю-с, сэр.

И исчез.

– Теперь мы одни, – сказала мисс Сарториус – Познакомь нас, Ева, и объясни.

Мисс Финкастль, к которой вернулась ее выдержка, представила Торольда своей подруге, блестящей звездочке Риджентского театра.

– Ева не вполне доверяла вам, – начала актриса, – и потому мы с ней условились, что если в девять часов ее не будет у меня наверху, то я спущусь к ней вниз. Что вы такое натворили, что заставило ее расплакаться?

– Совершенно непреднамеренно, уверяю вас… – раскрыл рот Торольд.

– Между вами что-то такое произошло, – многозначительно заявила Китти. – В чем дело?

Она уселась, поправила свою шикарную шляпу, одернула свое белое платье и топнула ногой. – В чем же дело? Мистер Торольд, полагаю, слово за вами.

Торольд послушно поднял брови и, стоя спиной к камину, пустился в повествование.

– Удивительно ловко! – воскликнула Китти. – Я так рада, что вы приперли к стенке мистера Бауринга. Я как-то столкнулась с ним, и он произвел на меня отталкивающее впечатление. А это деньги? Ну, из всего этого…

Торольд продолжал свой рассказ.

– Но ты, Ева, не сделаешь этого, – произнесла Китти, став внезапно серьезной. – Ведь если ты обо всем разболтаешь, то получатся лишь одни неприятности: твоя отвратительная газета заставит тебя без сомнения остаться в Лондоне, и мы не сможем завтра отправиться в наше турне. Ева и я уезжаем завтра на продолжительное время, мистер Торольд. Первая остановка – Остенде.

– В самом деле?! – сказал Торольд. – Я тоже в скором времени двинусь по этому направлению. Быть может, мы встретимся.

– Надеюсь, – улыбнулась Китти, и тотчас же перевела свой взгляд на мисс Финкастль.

– Право, ты не должна этого делать, – произнесла она.

– Должна, должна! – настаивала журналистка, ломая свои руки.

– И она настоит на своем, – трагическим тоном заключила Китти, взглянув в лицо подруги. – Настоит, и наша поездка не состоится. Я чувствую это, убеждена в этом. У нее сейчас так называемое «совестливое» настроение. Глупейшее настроение, но что поделаешь? В теории она выше всяких предрассудков, когда же дело касается практики, все летит вверх тормашками. Мистер Торольд, образовался запутанный узел! Скажите на милость, зачем вам непременно нужны эти деньги?

– Они мне не нужны «непременно».

– Во всяком случае положение вещей из ряда вон выходящее. Мистер Бауринг в счет не идет, не идет в счет и вся эта волынка с Горнопромышленным. Даром никто никогда не страдает. Все дело в вашем «незаконном» выигрыше. Почему бы вам не бросить эти проклятые кредитки в огонь? – шаловливо закончила Китти.

– Быть по сему, – возгласил Торольд, и все пятьдесят кредитных билетов полетели в камин. Сине-желтые языки пламени принялись лизать их края.

Обе женщины разом вскрикнули и вскочили на ноги.

– Мистер Торольд!

– Мистер Торольд! Он просто душка! – с восторгом прощебетала Китти.

– Инцидент, смею надеяться, теперь исчерпан, – произнес Торольд спокойно, но с горящими глазами. – Я должен поблагодарить вас обеих за приятно проведенный вечер. Быть может, в недалеком будущем мне представится удобный случай познакомить вас с дальнейшими основами моей философской теории.

Было пять часов дня в середине сентября, и два американских миллионера (в этом году на них был урожай) сидели, болтая, на широкой террасе, отделявшей вход в курзал от пляжа. На расстоянии нескольких ярдов, облокотившись на балюстраду террасы в непринужденной позе особы, для которой короткие платья являются предметом истории, и притом очень недавней, стояла прелестная девушка; она ела шоколад, размышляя о суетности жизни. Более пожилой миллионер не пропускал ни одной хорошенькой женщины, попадавшей в поле его зрения, не обращая в то же время внимания на девушку; его же собеседник, наоборот, по-видимому, старательно считал проглатываемые ею конфеты.

Огромное стеклянное здание курзала доминировало на «золотом» берегу. На другой стороне растянулись по прямой линии отели, рестораны, кафе, магазины, театры, мюзик-холлы и ломбарды города наслаждений – Остенде. На одном конце этой длинной линии нарядных белых построек возвышался королевский дворец, на другом – виднелись маяк и железнодорожное полотно с его семафорами и стрелками, по которому непрерывно стремились к городу бесконечные вереницы вагонов, содержавших целые грузы богатства, красоты и необузданных желаний. Впереди свинцовый, скованный дремой, океан лениво брызгал белоснежной пеной на пляж только для того, чтобы слегка замочить розовые ножки и стильные купальные костюмы. И после целого дня утомительной работы солнце, по соглашению с администрацией, на август и сентябрь погружалось в морскую бездну как раз напротив курзала.

Младший из миллионеров был Сесиль Торольд. Другого человека, лет пятидесяти пяти, звали Рейншором. Он был отцом молодой девушки, занятой уничтожением шоколадных конфет, и председателем всем известного Текстильного треста.

Контраст между двумя мужчинами, схожими только в отношении обладания миллионами, был разительный: Сесиль, еще молодой, стройный, темноволосый, неторопливый в своих движениях, с тонкими чертами, почти испанскими глазами, говорил на безукоризненном английском языке, тогда как Рейншор гнусавил, был толст, обладал пурпурным, с синеватым отливом подбородком и маленькими как щелки глазами, – кроме того, старался казаться необычайно подвижным – излюбленный прием стареющих мужчин, которые не хотят в этом сознаться.

Симеон был приятелем и соперником покойного отца Сесиля. В прежние годы они не раз «выставляли» друг друга на колоссальные суммы. Поэтому, меньше чем через неделю, между внушительным председателем и неугомонным непоседой возникла своего рода близость, крепнувшая с каждым днем.