И все равно главное было не в том, что следователь опаздывал. Никогда не забудет Коваль историю осуждения художника Сосновского, когда следствие вел Тищенко, который потом старался скрыть свою ошибку, чтобы не испортить карьеру. Тогда ему, Дмитрию Ивановичу Ковалю, пришлось самому пробиваться в высшие инстанции, чтобы спасти невиновного человека.

Вспоминая сейчас об этом, Дмитрий Иванович как бы заново переживал те минуты, когда переступил порог кабинета Тищенко. Высокий потолок, длинная зеленая ковровая дорожка под ногами, а в конце ее — письменный стол, за которым сидит молодой розовощекий человек.

«Вам известно, Степан Андреевич, что Сосновский не захотел хлопотать о помиловании?»

«Знаю, — безразлично ответил Тищенко. — Он не дурак, понимает, что бесполезно…»

Коваль и сейчас — через столько лет! — чувствует, как сохнет во рту от волнения. «Разлаживается моя машина, когда волнуюсь, много адреналина выделяется. Под пулями и то волновался меньше, чем в кабинете Тищенко».

«Степан Андреевич, — еле ворочая языком, сказал он ему, — нужно немедленно сообщить прокурору об этом. Задержать исполнение приговора Сосновскому… Возможно, что все ошиблись. И мы с вами прежде всего… У меня появились новые факты, которые заставляют усомниться в предыдущих доказательствах против Сосновского».

«Что за ересь! — не понял Тищенко. — Какие факты? Вы в своем уме, Дмитрий Иванович?.. Представляете, что говорите?! Сосновского приговорили, его дело окончено…»

«Все понимаю! Важно признать ошибку, пока еще можно ее исправить».

«Подумали, чем это обернется для вас? За такой скандал подчистую выгонят! А меня под какой удар подставляете?!»

«Я не о себе сейчас. Я думаю о Сосновском. А вы сможете спокойно жить, Степан Андреевич, если окажется, что мы с вами ошиблись и невиновный человек будет из-за нас расстрелян?..»

Тогда в дело вмешался областной прокурор, и Сосновский был оправдан. Тищенко уволили из прокуратуры. Коваль знал, что тот устроился в юридическую консультацию. С тех пор как перешел работать в министерство, Дмитрий Иванович ничего больше о Тищенко не слышал. И для него было неожиданным, что он снова на следственной работе. Случай, который иногда определяет человеческую судьбу, неожиданно снова свел их в единой оперативно-следственной группе, и это обещало Ковалю длительное душевное беспокойство.

Быстрые шаги в коридоре заставили всех присутствующих взглянуть на дверь. Через мгновение она распахнулась, и в комнату правым плечом вперед — словно раздвигая невидимую преграду — вошел невысокий полный мужчина. На хорошо выбритом лице блуждала виноватая улыбка. Он поприветствовал общим кивком, словно не заметив Коваля, и пробормотал, что просит извинения за опоздание. Сел не к столу, а сбоку, на стул, который отодвинул от стенки, словно не хотел подчеркивать, что является главным лицом следствия.

Коваль внимательно разглядывал Степана Андреевича. Розовые щеки следователя не потеряли прежней округленности, хотя посерели, с них исчез детский румянец. Тищенко потучнел, и на лице уже не сияло былое довольство, оно выглядело утомленным; в больших глазах прятался страх, который Коваль не раз замечал у людей, неуверенных в прочности своего положения и постоянно ждущих неприятностей, не зная, откуда на них может свалиться беда.

— Начнем, — сказал Тищенко, открывая портфель и выкладывая на стол бумаги.

Донеслись непонятные звуки. Коваль насторожился. Небо за окном было сплошь серым, как будто заволоклось туманом. Во дворе, обсаженном вдоль забора кустами роз и молодыми деревьями, послышался шорох листьев. Ветер усиливался и вот уже погнал по земле пыль, бумажки и разный мусор.

Струць вскочил, чтобы закрыть окно — уже зазвенели стекла, — но Дмитрий Иванович жестом остановил лейтенанта: с детства он любил эту вакханалию природы; мальчишкой выбегал босым под первый теплый дождь, ловил ртом капли и прыгал, охваченный необъяснимой дерзкой радостью.

Вот-вот должен был брызнуть дождь.

Судмедэксперт докладывал о результатах вскрытия трупа Залищука. Коваль не слушал его. Все, что говорил Забродский, было ему известно, и ничего нового к изложенному в официальном заключении экспертизы молодой человек добавить не мог. Коваль невольно прислушивался к рождавшимся за окном звукам. Они успокаивали и не мешали думать о своем.

Вдруг ветер приутих, и упали первые большие капли. В природе все происходило закономерно и точно, по раз и навсегда заведенному порядку.

Он принялся считать капли: одна, вторая, третья… Знал что сейчас они зачастят и в мгновение с неба сорвется обильный дождь, дохнет озоном, присмиревшая земля оживет и умоется…

Задумал: если в течение минуты хлынет дождь, то все будет хорошо. И найдутся силы стерпеть этого Тищенко. Начал мысленно считать: раз, два, три, четыре… Если рассказать — никто бы не поверил, что молчаливый строгий подполковник Коваль, повидавший на своем веку столько человеческих трагедий, может быть еще по-детски суеверным. Но так оно было!

Не досчитал и до двадцати, как зашумел дождь, в окно дохнуло свежестью. На душе сразу стало спокойнее. Дмитрий Иванович глубоко вдохнул, голова уже не была такой тяжелой, вокруг все посветлело и словно стало приятнее.

Когда Забродский кончил, Коваль сказал:

— Медицинские выводы нам ясны: сейчас самое главное — установить химический состав яда, где его производят, как хранят и как он мог попасть в руки Залищука…

— Или преступника, — добавил Тищенко, который терпеливо выслушал Коваля.

— Пока не все еще ясно, Степан Андреевич, — подчеркнул подполковник. Ему очень хотелось, чтобы это не было преступлением.

— Вот вашим заданием, Дмитрий Иванович, и будет все установить на основании имеющихся данных.

— Мы установили только факт гибели Залищука от неизвестного яда. Но произошло преступление или это просто несчастный случай, самоотравление…

— Дмитрий Иванович!.. — с мольбою в голосе перебил Коваля Тищенко. — Есть постановление прокурора о проведении предварительного следствия… Я тоже за то, чтобы не искать преступления там, где его нет… Прокуратура не стремится увеличивать в мире количество горя, — внушительно добавил он. — Меня вполне устроит, если окажется, что Залищук случайно отравился каким-то зельем, что ничьей злой воли здесь не было…

«Прекраснодушный товарищ!» Коваль поднял глаза на Тищенко. Взгляды их встретились, и Дмитрий Иванович понял, что тому сейчас явно припомнилась история Сосновского. Когда растерянный, но решительный Коваль ворвался в кабинет, Тищенко был в хорошем настроении. Известие, принесенное им, было как гром с ясного неба. Тищенко так растерялся, что не сразу сообразил, как себя вести. Ведь обвинительное заключение писал он. И старался не замечать детали, которые не укладывались в стройную схему: убийца Сосновский. Да разве только он поддерживал эту версию!

«Послушайте, Коваль! — крикнул тогда он. — О какой ошибке вы говорите?! Есть приговор областного суда, решение Верховного… Глупости, нонсенс!..»

Говорил быстро, словно хотел не Коваля, а себя убедить; а в голове, наверное, билась страшная мысль: «А что, если неугомонный Коваль докажет ошибку! Ему тоже придется солоно! Но в самом худшем положении окажется он, следователь, который вел дело…»

Сейчас Коваль видел — забегали глаза у Тищенко. «Вспомнил, все вспомнил!»

Дождь хлестал все сильнее, брызги уже долетали до Коваля, который пододвинул стул к раскрытому окну. Дмитрию Ивановичу вдруг захотелось подставить голову под свежие пахучие струи, которые, сливаясь, казалось, очищали небо, землю и даже людей.

«А может, — мелькнуло в его сознании, — Тищенко изменился, стал лучше. Ведь жизнь, окружение, среда, наконец, время воспитывают и не таких, как он».

Вспомнился убийца Петров-Семенов, который в молодости совершил свое первое тяжкое преступление и не был разоблачен. Через много лет он доказывал, что, согласно научным данным, каждые семь лет происходит обновление живого организма. «Старые клетки отмирают и заменяются новыми. Это биология или физиология, но и душа человеческая обновляется! Со временем человек перевоспитывается. И через много лет вы будете судить фактически не того человека, который совершил преступление, а только его внешнее подобие, воспроизведенное по генетическому коду…»