Анна Берне написала не биографию в чистом виде, хотя вышла она в очень солидной и престижной биографической серии издательства «Перрэн», но художественное произведение, основанное на реальных исторических событиях. И ее книга, безусловно, достойна внимания, ибо она пробуждает у читателей интерес к историческим персонажам и их судьбам.

Особенно удачна, на мой взгляд, заключительная часть книги, в частности, рассказ об убийстве Цезаря и смерти Брута. В то же время реальные исторические лица, изображенные в этом произведении Анны Берне, лично мне скорее напоминают сценические маски. Так, Катон носит маску скупого и сердитого дядюшки (дядюшки на сцене обыкновенно сердитые и скупые); Цицерон — болтливый и злой старик, вроде итальянского Панталоне; Сервилия — роковая женщина. У нее и внешность соответствующая — прекрасные темные глаза (у роковых женщин всегда прекрасные темные глаза!) и идеальные линии тела. (Жаль, что до нас не дошло ни одного портрета этой дамы и ни одного словесного описания ее наружности.) Цезарь носит маску театрального злодея. Его злодейства доходят до того, что он грубо ругает, чуть не бьет свою несчастную кроткую жену. И отношение Брута к этим людям определяется не реальными фактами, а этими масками. Брут обожал Катона и Цицерона. Но таких Катона и Цицерона, какими они предстают в книге, обожать не за что. И Брут их презирает.

Что же до самого Брута, то его характер, пожалуй, слишком прост для той героической роли, которую он играет. И, в отличие от Анны Берне, я вижу Брута отнюдь не таким. Мне представляется, что он был настолько же глубже и сложнее, насколько реальная жизнь глубже и сложнее боевика. Однако мне хочется верить, что читателей этой книги увлечет та трагическая эпоха и люди, которые в ту эпоху жили, и они сами воочию представят себе и Катона, и Цезаря, и Брута — мятущегося, страдающего, заблуждающегося, но по-своему возвышенного и благородного.

Татьяна Бобровникова

Случается, что у человека, с удовольствием читающего книгу по истории, написанную живо и увлекательно, вдруг возникает вопрос: а не роман ли передо мной? Что, если автор, столкнувшись с лакунами источников, позволил себе по собственному усмотрению заполнить их, пренебрегая исторической правдой?

Спешу сразу успокоить читателя. Биография Брута, которую он держит в руках, — это именно биография и ни в коем случае не роман. В тексте книги нет ни одного факта и ни одной детали, которые не были бы не почерпнуты из античных сочинений и которые автор не подверг бы тщательному анализу и всестороннему осмыслению. Все диалоги, которых в книге довольно много, слово в слово воспроизводят Плутарха или заимствованы из переписки Цицерона. Самый смелый шаг, на который решился автор, заключается в их переводе из косвенной речи, использованной Плутархом в его «Жизни Брута», в речь прямую.

Разумеется, мне ничего не стоило бы сопроводить каждое утверждение и каждый упоминаемый факт точной ссылкой на соответствующий источник, как и подвести аналогичные основания под каждое замечание, наглядно продемонстрировав ту работу по осмыслению, критическому анализу и перепроверке, которая сопровождала каждое умозаключение. Но я отказалась идти этим путем, предположив, что среди моих читателей немного отыщется таких, кто бросится перечитывать указанные в сносках страницы источников. Тот же, кого это заинтересует, без труда найдет в библиографическом указателе перечень использованных в книге текстов и при желании может легко проверить мои утверждения. Я уже не говорю о том, что включение в книгу подробного ссылочного аппарата привело бы как минимум к удвоению ее объема.

Отвергая другие версии описываемых событий, принадлежащие, в частности, Диону Кассию, Аппиану и другим историкам, я делала сознательный выбор. Выстраивая канву своего повествования, я опиралась на тот источник, который содержит свидетельства современников Брута, считая его наиболее заслуживающим доверия. О существовании не принятых мною версий я сообщаю читателю в примечаниях, оставляя за каждым право на собственное мнение. Отказалась я и от изложения споров между специалистами, порой захватывающе увлекательных, рассудив, что читателю, далекому от изучения латинского мира, они показались бы скучными. О том, какие есть точки зрения и почему я с ними не согласна, я также сообщаю в примечаниях.

Разные историки называли Брута «честолюбцем», «неуравновешенным типом», безвольной личностью, подпавшей под влияние Кассия, слабохарактерной посредственностью. Я не ставила своей целью доказать несправедливость этих определений, зачастую продиктованных восхищенным преклонением перед личностью Цезаря или перед системой принципата. За годы, потраченные на подготовку этой книги, задолго до того, как была написана ее первая строчка, у меня сложилось совершенно иное видение этого человека. Мне представляется, что факты, приводимые источниками, слишком красноречивы и абсолютно не нуждаются в подтасовке, чтобы доказать правоту Марка Юния Брута и разрушить карикатурный образ этого деятеля, который успел сложиться за века, прошедшие после его смерти.

Права я или нет — судить читателю.

В год от основания Города 244-й[3] Римом правил Тарквиний Суперб.

Тарквиния римляне не любили, как не любили они и его сына Секста. Эти цари, принадлежавшие к династии этрусского происхождения, пользовались заслуженной репутацией людей грубых и спесивых. Они называли себя царями, но плебс про себя именовал их не иначе как тиранами, мечтая о том дне, когда Город сбросит с себя их ставшее невыносимым иго.

Увы, мечтать приходилось втихомолку, ибо Тарквинии славились жестокостью.

Случилось так, что один из дальних родственников царя — его звали Тарквиний Коллатин, — взял в жены первую римскую красавицу по имени Лукреция. Едва увидев жену Коллатина, Секст влюбился в нее без памяти.

Однажды, когда муж Лукреции находился в отъезде, царский сын явился к ней и открыл свои чувства. Однако молодая женщина, отличавшаяся не только красотой, но и добродетелью, отвергла его ухаживания. Тогда Секст перешел от лести к запугиванию. Он расскажет, грозил он, что застал Лукрецию в объятиях любовника. Раба. За такой проступок полагалась смерть.

Смерти Лукреция не боялась — она боялась позора. Не видя выхода, она отдалась Сексту.

Но оставлять преступление царского сына безнаказанным не собиралась. Когда вернулся Тарквиний Коллатин, Лукреция честно призналась ему, что стала жертвой шантажиста, отказать которому не смогла. После этого она вытащила кинжал, пронзила себе грудь и бездыханной упала к ногам мужа.

Надо сказать, что насилие над женой или дочерью гражданина считалось в Риме одним из гнуснейших преступлений.

Стоя над мертвым телом жены, Тарквиний Коллатин дал клятву, что отомстит за гибель Лукреции. В помощники себе он выбрал одного из своих родственников — Луция Юния.

Луция Юния в Риме знали под прозвищем Брута, что значило «тупица». Действительно, с ранней молодости он старательно изображал из себя дурачка, скрывая под маской болвана далеко идущие политические планы, нацеленные на свержение тирании Тарквиниев.