— Бог ты мой! — толстяк театрально распахнул ручки. — Земляки! — и прибавил не так экспансивно: — Саша на втором этаже, в тринадцатом номере. Если его нет, загляните напротив. Найдете.

Муринский — «Полковник» — ростом был Саше Сахненко по плечо. Его длинные, иссиня-черные, сомнительной чистоты волосы разительно контрастировали с аккуратной прической тезки. По всякому поводу Полковник улыбался, демонстрируя дивной белизны зубы, вставленные перед поездкой на гастроли. Почему его произвели в «полковники» — оставалось догадываться. Скорее всего, в колонии, куда Муринский угодил за кражу ударной установки. После амнистии Саша оказался на свободе. Мать купила ему новую установку, дабы уберечь от возможных посягательств на государственное имущество. Благодаря этой установке Муринский и был принят в «Четыре Ю». Название клоун Пончик, он же администратор Владимир Иосифович, взял просто с потолка: среди музыкантов никто не носил имени, начинающегося с этой буквы. Здесь чтили юмор. Певица — эффектная Аллочка, прибыла на гастроли с мужем — тощим очкариком, осветителем, которому была верна на удивление. Сплетничали, что муж подобрал ее на панели. Фокусник Самвел — сорокалетний атлет с художественно вытатуированным на груди орлом был надежным компаньоном Пончика в махинациях с «левыми» билетами, благо в колхозных домах культуры сходило с рук практически все. Администратор с радостью бы отказался от услуг фокусника, приняв на себя как хлопоты, так и доходы, но Самвел обладал борцовской хваткой.

Гостиничный номер Полковник делил с запойным гитаристом Сеней. Со вчерашнего дня здесь на полу ютился и Алик, который, памятуя рассказы Гурама, живо отыскал в городе музыкантов. Спать на груде тулупов в теплом номере все же лучше, чем на вокзале. Теперь угол номера мы обживали втроем. Бутылка коньяку Пончику — и перед нами распахнулись двери автобуса, который возил музыкантов петропавловской филармонии. Пока артисты давали концерт, мы с Сашей успевали обежать все дома в округе, собрать на двоих с полсотни заказов и с тем же автобусом вернуться в Булаево. Алик работал в городе, и тоже небезуспешно, хотя пару раз имел реальные шансы быть битым — местная пьянь недолюбливала чужих.

Однако пришла пора ансамблю уезжать из Булаево. Саша улетел домой сдавать заказы в работу. Мы остались с Аликом, получив по сотне на брата и наказ тратить деньги поэкономнее. Через две недели Саша обещал вернуться.

Водителем автобуса филармонии был резкий, скуластый и, кажется, повязанный с блатными Серик. На щеке у него расползлось крупное родимое пятно. Пустой отрешенный взгляд парня неприятно поражал. Серик был больше похож на отца — казаха, чем на мать — золотоволосую, в прошлом румяную девушку из русской деревни.

О фотопромысле в ансамбле знали и живо интересовались нашими успехами. Пончик, как оказалось, пробовал это дело в послевоенные годы.

— Да, были наборы в наше время! — блаженно щурился Владимир Иосифович. — Мешками возили карточки, а про деньги и говорить нечего.

На Серика при этих разговорах жалко было смотреть. Когда он узнал, что мы с Аликом заработали по шестьсот рублей, тогда как ему за это время еле накапала сотня, чаша переполнилась.

— Чистыми? — прохрипел шофер. Родимое пятно побагровело от напряжения.

— А ты думал! — подлил Алик масла в огонь… — Приедет Сашка через две недели, выгребем денежки. А развезем портреты, еще столько же заработаем. Это тебе не баранку крутить.

— А как сделать, чтоб и меня в бригаду взяли?

С меня причитается, понятно.

У парня даже руки тряслись.

— Отчего не помочь хорошему человеку? — широко улыбнулся Алик. — Магарыч не нужен, пиши адрес, договоримся.

Адрес этот вскоре оказался весьма кстати…

Тем не менее, мест в гостинице не было. Понадеявшийся на свою неотразимость, Алик вложил в паспорт червонец и сунул в окошко к величественной администраторше. Однако обычно невозмутимая гранд-дама внезапно пришла в ярость и, тряся фальшивыми бриллиантами, принялась орать на Алика. Тогда он резким движением схватил ошалевшую тетку за нос и что есть силы крутанул. Провожаемые истошными воплями, мы поспешно ретировались.

Немедленно возник вопрос — как быть? Нас, судя по всему, уже разыскивает милиция. Единственный знакомый в городе — Серик. Он живет с женой и дочуркой d однокомнатной квартире на втором этаже пятиэтажного дома в районе вокзала. Командировка закончилась, и он, как и мы, пока не у дел.

На музыкальный звонок (как-никак; работник филармонии!) дверь открыла миловидная женщина в уютном халатике.

— Мы к Серику…

Хозяин блаженствовал на кухне с банкой пива. Искренне обрадовался нашему приходу. Скромный уют, чистота напомнили о доме за тысячи километров отсюда.

— Знаешь, мы решили продолжить разговор, — я достал из папки обтянутый сверкающей пленкой портрет, так называемый «палех». — Вот образец. Ходи по домам, собирай заказы. За каждую фотографию получишь два рубля. Минимум полсотни дневного заработка. А мы куда-нибудь уедем. А там, гляди, через месячишко вернемся за набором…

— Не… я один не смогу. Хоть введите в курс дела. А вдруг что с вами случится? Куда я их дену, эти карточки… Чем вам плохо в Петропавловске? Тут и троим работы невпроворот.

— Легко говорить, — удрученно вздохнул Алик. — В городе одна гостиница, в которой нет мест со дня открытия.

— Что за проблема, ребята? Оставайтесь у меня — пока все не образуется. Место найдем! — не скрывал радости Серик. Перспектива крупного заработка соблазнительно маячила перед ним.

— Настя!

Жена тут же появилась на кухне.

— Я тебе говорил, что перехожу на другую работу? Можешь сообщить теще, что новая мебель уже почти стоит. Об этих ребятах я тебе рассказывал. Они остановятся у нас. Наконец-то покончено с чертовой филармонией.

Настя хотела что-то возразить, но лишь устало улыбнувшись, пробормотала «очень рада» и ушла в комнату.

По дороге на вокзал Серик рассказал, что его дочка почти все время у матери, в соседнем доме. Там же чаще всего и Настя. Решили сегодня за работу уже не браться. Нам постелили на кухне, на матрацах.

— Здесь спят родственники Серика, когда приезжают из деревни, — виновато сказала Настя. — А белье свежее.

— Половая жизнь продолжается, — несмешно сострил Алик.

Потянулись однообразные дни. С утра разбегались по городским окраинам, ближайшим селам. Пакет с фотографиями наполнялся. Серик набрал больше всех, но мы не особенно завидовали. Мы имели рубль с каждой его карточки.

— Типичный трудяга, — резюмировал Алик. — Ломовой.

Впрочем, думали мы об одном и том же. Зачем Серику деньги? С его фантазией он их потратить как следует не сумеет.

Саша должен был приехать в воскресенье. Пришла пора прощаться.

— Ты оставь, Дима, свой адресок, — неожиданно попросил Серик. — Я тебе доверяю, конечно, но мало ли что…

— Пожалуйста, — я раскрыл паспорт на страничке с пропиской. — Мне скрывать нечего.

Сдав в камеру хранения сумку с собранными заказами, мы сели в пригородный поезд (скорый, которым ехал Саша, в Булаево не останавливался) и через два часа оказались у знакомого вокзала.

Как ни странно, в гостинице оказались места, и со следующего дня работа вновь закипела. Тяжелая сумка 8а день пустела, зато карманы наполнялись. Живые деньги словно подстегивали.

— Пожалуйста, ваш портрет. С вас двенадцать рублей и девяносто восемь копеек за доставку на дом.

Заказчики жались, но дополнительный рубль платили безропотно. Хуже было с другим.

— Да вы что, это же не моя дочка!

— Не ваша? А кофточка в полосочку ее? А бантик бабочкой?

— Но полосочки и бантик у нее розовые, а глаза Голубые. Здесь полоски желтые, бант голубой, а глаза карие!

— Это все дело ретушера, он лучше знает, какая нужна цветовая гамма. А вот и девочка ваша прибежала! Какая хорошенькая! И до чего похожа на свой портрет!

У какой матери не дрогнет сердце?

И так целый день. Бывало, скажет мужик: