Заключенные обычно жили «семьями». Три-четыре человека складывали купленные в ларьке продукты и передачи из дому в одну ячейку пищевой каптерки, вместе ели, курили и дрались. Кроме меня в отряде был еще один «студент», покончивший с академической премудростью на месяц раньше, чем я. Звали его Женя Талалаев. Он получил свои девять лет за взлом «мохнатых сейфов». Вместе с угрюмым лысоватым грузином они «случайно» входили с приглянувшейся девушкой в лифт, угрозами и побоями заставляли молчать и насиловали. Всего пять эпизодов. Глядя на невинно-улыбчивую рожицу «студента» с оттопыренными ушами и пухлыми девичьими губками, трудно было поверить, что это и есть «чердачный донжуан». Парень он был не вредный, но с подлецой. Ангелы в колонию не попадают.

Третий член нашей «семьи» — Вова Ломонос — насильник с унылым, вечно смотрящим в пол крупным носом, лобастой головой и застенчивой улыбкой. Будучи каптерщиком, он усвоил одну простейшую истину — если у каждого из двухсот человек отрезать немного сала, масла, стащить одну конфету или печенье — не заметит никто. Но бывало, что активисты поглавнее и сами запирались с Ломоносом в каптерке «на ревизию санитарного состояния», откуда выходили сытые и довольные. Кое-что перепадало и нашей «семье». Зато и каптерщик был, как говорится, вне подозрений, и плохо бывало тому, кто пробовал поставить эту истину под сомнение. Ломонос знал, из какой ячейки можно взять. Лозунг «жулики не зараются» победил в нем и элементарную брезгливость, не позволявшую брать у педерастов и прочих «чуханов».

Начальник отряда, высокий, изможденно-худой капитан Божок своей напускной флегматичностью никого не мог ввести в заблуждение. Он вполне оправдывал свою кличку — Домовой. Капитан о кличке знал, но относился к этому спокойно. Опыт работы в колонии и множество тайных осведомителей позволяли Божку знать все, что происходит в отряде и за его пределами, легко вскрывать тайную подоплеку различных происшествий. Желание приблизить свободу порождало тотальное взаимодоносительство, нередки были случаи, когда вчерашний жулик навешивал на себя ромб активиста.

Повод для серьезного доноса на дороге не валялся: редкие попытки к побегу, невзирая на то, что держались в глубокой тайне, почти всегда были обречены на провал; наркотики и спиртное, если и просачивались в зону, то тоже тщательно укрывались. Риск угодить в «трюм» перевешивал желание войти в контакт с вольнонаемными ради добычи водки или денег.

Начальник спецчасти — Монгол — кряжистый, с медными волосами нечеловеческой густоты старший лейтенант за день успевал побывать во всех уголках зоны, всегда появляясь бесшумно и заставляя своей угрюмой неулыбчивостью вздрагивать даже лояльных к администрации заключенных. Рассказывали о недюжинной силе и ловкости Монгола, отличном владении каратэ.

…Подъем зоны в три часа ночи на затянувшуюся до утра проверку никому радости не доставил. Стоял март, весной еще и не пахло. Холод, сырость, бесконечное топтание на месте… Наконец распустили… В четвертом отряде бежали двое — те, кому бежать было вообще ни к чему, — четырнадцатилетний Леня Смирнов и шестнадцатилетний Саша Коваленко. У обоих легкие статьи, подпадающие под любые льготы, маленькие «кошачьи» сроки (да я бы эту «пятерку» на одной ноге на параше отстоял — бурчали «тяжеловесы»). По злой иронии судьбы через полгода объявили амнистию, по которой оба должны были выйти на волю как несовершенннолетние, впервые осужденные по легким статьям. Но они избрали иной путь. Из окруженного «колючкой» четырехугольника с мотающимися по предзоннику овчарками и вышками по углам ребята присмотрели «вахту» — будку, где охрана пила якобы чай, впуская и выпуская людей через двойные ворота. Пацаны прислонили к вахте трубу, вскарабкались по ней и растворились в ночной темноте.

Через три дня беглецы стояли перед выстроенной на плацу зоной. Шел дождь вперемежку со снегом, била дрожь от промозглой сырости. Грела только подленькая мыслишка: «Хорошо, что не я! Господи, кто угодно, только не я!»

Покрытые коростой грязи босые ноги парней на асфальте, отрешенные поникшие лица, покорность и сутулых фигурах, взгляд… Да какой там взгляд у затравленных, сломанных зверушек… Они бежали к кирзовых сапогах, но «кирзачи» не годятся для болот, куда беглецов загнали озлобленные преследователи. Пацаны завязли в трясине, и распаленный удачей мордастый потный конвой доставил добычу на плац босиком. Обуют в тюрьме, где их ждут новое следствие и суд.

Вальяжный, холеный «хозяин», смахивающий на преуспевающего доцента, произнес подобающую случаю речь, которую никто не слушал. Все было ясно и без того.

Кое-что про злоключения Саши и Лени рассказывали вольнонаемные. Ранним утром они «взяли» магазин. Добычу составили два спортивных костюма, сумка с продуктами (коньяк, шоколад, сигареты) и туристский топорик. Групповая кража — до восьми лет. Затем — жадное и торопливое поглощение еды и пойла на пустующей даче, в лесу, на болоте. Максимальное наказание для несовершеннолетних — червонец, десять лет. Как бы не намотали пацанам на всю катушку.

Петька, уборщик с вахты, захлебываясь от восторга, поведал, как Монгол завел в будку троих дежуривших в ночь побега охранников. Потом из будки в течение добрых десяти минут доносились лишь глухие удары да стоны. Затем наказанные выползли из помещения вахты и в соответствии с полученными инструкциями удесятерили усилия по розыску. Теперь им предстоит конвоировать в «воронке» беглецов. Господи, помоги беднягам!

Прошло время, кутерьма улеглась. Мы со «студентом» подкатились к Божку:

— Алексей Софронович, мы решили проявить себя получше. Возьмем каждый по отделению школьников и будем помогать им в учебе. Польза будет. Только вы, если конечно не против, сами объявите об этом — как бы в порядке поручения, — начал Талалаев. — А то слушаться не будут, да и не принято самому вылазить.

Капитан хитро прищурился. Подоплека нашей «инициативы» была достаточно прозрачной. Да мы и не скрывали своих намерений.

— Итак, хотите себя зарекомендовать? — Божок пристально вглядывался в нас. — Побуждения понятны. Вы, наверно, понимаете, что берете на себя большую ответственность, и если завалите дело — прямая вам дорога в ИТК?

Вечером приказом начальника отряда всех свободных от дежурств собрали в красном уголке.

— Все устали, хотят спать. Поэтому буду краток, — сказал Божок. — Талалаев и Лемешко, подойдите к столу. Сейчас вы переселяетесь в седьмое и девятое отделения, чтобы помогать ребятам в учебе. Посмотрим, чему вас в институте учили, тем более, что по отзывам мастеров, толку от вас на производстве что-то не видно. Так что попробуйте мне не дать повышения успеваемости! Всем разойтись, кроме Талалаева, Лемешко и актива названных отделений.

Начался новый этап моей жизни в колонии. Вскоре я понял, что сам вырыл себе яму. Учиться хотели единицы, а каждая двойка тянула назад в соревновании, взамен уютного безделья на инструментальном участке я приобрел массу хлопот. Но без актива нет и свободы. Заканчивалась треть срока, по отбытии которой я мог рассчитывать на досрочное освобождение. Знала это и администрация.

Меня выпустили работать за зону. Махая метлой под стеной колонии, я поражался, глядя на спешащих прохожих. Никто не остановится перекинуться парой слов, не угостит сигаретой. Неужели коротко стриженные парни в черных робах с нагрудными бирками никому не интересны, даже как экзотика?

Вот идут парень и девушка. Проходят, скользнув по мне взглядом. Потом, вероятно, посидят в кафе, девушка беспечно будет болтать, ковыряя в вазочке тающее мороженое, а парень пропустит рюмочку коньяку. Его глаза заблестят смелее, он вдруг увидит, что у девушки удивительно круглые и белые колени, он ощутит сладковатый терпкий запах ее волос. Рука его найдет руку девушки, и ее пальцы вздрогнут. Севшим от волнения голосом парень предложит девушке заглянуть к знакомому, посмотреть «видик». И вот они вдвоем в комнате. Знакомый возится на кухне с кофе, на экране демонстрирует фантастические груди одна ил бесчисленных Мессалин, за окном — приглушенный Шум города, в висках туго бьется юная кровь, подстегивая желание…