…Взяли, конечно, купе, хотя Гурам призывал к экономии. Три бутылки водки должны были скрасить путь до Петропавловска — областного центра на севере Казахстана, а там уже рукой подать до Возвышении, районного городка, откуда писал Гураму Саня Муринский по кличке «Полковник», гастролирующий по местным колхозам.

До Уфы ехали втроем, так что возможность познакомиться поближе была. Дорожная скука, незаметно пустеющая под стук колес бутылка, новые заботы и волнения живо вытеснили воспоминания о матери, со слезами упрашивающей не бросать завод. Она не поверила ни единому слову из моих россказней о целине. «Смотри, сынок, боюсь сглазить, но как бы тебе снова не трудиться под конвоем. Не надо, послушай меня!..»

Саше уже случалось ездить по набору. Алик, как и я, был новичком. Не умолкая, Саша рассказывал о предыдущей поездке, однако чувствовалось, что и его не оставляет беспокойство за исход предприятия. Выяснилось, между прочим, что хотя Саша и Алик — друзья со школьной скамьи, но Алик подозревает, что его приятель, исполняющий роль бригадира, едет на более выгодных условиях.

Перебросились в картишки.

— Может сыграем для интереса по трешке… или по «лурику»? — невинно предложил Алик. — Деньги плевые, а с первого набора расчет фотографиями…

Даже если бы я не видел, как привычно Алик тасует и виртуозно сдает, ответ мой был бы однозначным.

— И говорить не хочу. Едем же зарабатывать, а не обдирать друг друга.

— Ладно-ладно, не надо ссориться по мелочам, давайте лучше выпьем, — разрядил обстановку Саша.

Без денег игра шла вяло, и вскоре я завалился на полку. За окном мелькали столбы, растрепанные ветром деревья, серые, заброшенные постройки, блеклые, в пятнах химической потравы, поля, — присыпанная слабым снежком огромная, нищая страна.

Я увидел себя, словно со стороны: молодой, приметный, довольно разбитной парень, мечется по свету без гроша и без определенных занятий. Почему, отчего? А гигантское пространство бесстрастно расстилается вокруг, и никому, ни единой душе нет дела, что Дмитрий Лемешко уже отсидел за колючей проволокой, что он уже бросился, как белка в колесо, в житейскую кутерьму, что нет, по сути, у него ни друзей, ни любимой.

На глаза навернулись слезы, я часто заморгал. Со слезами пришло и облегчение. Мне вспомнилось, как однажды в детстве я упал с велосипеда, подвернул ногу. На мой крик прибежала мама и подхватила меня. Никогда не забыть мне прохлады ее тела, к которому она прижимала мою горящую огнем, вспухшую ступню.

Тут я заснул, и во сне брел среди гигантских лопухов, пока не увидел на тропе стрекозу. Она двигалась прихрамывая, волоча огромные шелестящие крылья, словно балерина в антракте, а ее круглые, будто чашки, фасетчатые глаза были полны ужаса.

— Ты… — начал я, но осекся, заметив, что стрекоза одета в знакомый синий халат.

— Ты кто? — закричал я.

— Дима, — печально сказала стрекоза — и ты меня не узнал… Меня теперь никто не узнает. И нога болит, вот посмотри…

Она откинула полу халата, и я увидел вспухшую чугунно-синюю ногу.

— Мама, мамочка — это же гангрена! Нужно срочно операцию! — закричал я, давясь и глотая слезы.

— Что ты, Дима, я же потом тебя не найду. Как же без ноги?..

— Мама, мама, но ты же погибнешь!..

— Нет, Дима, как же я умру? Я должна видеть тебя, знать, где ты…

С этими словами она скрылась среди шевелящихся, как слоновьи уши, лопухов. Я почувствовал, что падаю, и, словно подброшенный пружиной, вскинулся на полке. В купе уже горел свет и сидел пожилой грузный казах, раз за разом переспрашивая, какая полка свободна, пока не убедился, что нижнюю ему не уступят, не тот народ. Потом подумал и кряхтя вскарабкался наверх.

Саша презрительно цыкнул:

— Не терплю чурок. Все купе носками провоняют. Вот к таким и придется идти на поклон за каждым «луриком».

В Петропавловске, куда поезд должен был прибыть утром, выходил и наш спутник. Разница во времени, дпухчасовое опоздание, — словом, по-местному в полдень мы приближались к областному центру.

— Вы, сынки, учиться к нам или работать? — миролюбиво спросил казах. — В город или куда в область?

Саша демонстративно отвернулся. Алик лениво спросил:

— У нас приятель живет в Возвышенке, слыхали такую?

— Как же, знаю, — заулыбался казах и вдруг засуетился. — Так вам тогда здесь выходить не надо. Следующая станция Булаево, оттуда в Возвышенку идет одноколейка и автобус. Из Петропавловска прямой дороги нет. Надо ехать этим поездом, а то неизвестно, когда следующий.

За трешку проводник согласился взять нас до Булаево. Езды час, и почти столько же опаздывающий состав простоял у семафора на выходе из Петропавловска.

Автостанция в Булаево оказалась рядом с вокзалом. До автобуса еще два часа, и мы решили осмотреть второй по значению город области.

Из кафе, куда я едва не заглянул, окутанная облаком кислых пивных паров, изрыгая корявый мат, вывалилась веселая компания. Стоящий неподалеку милиционер демонстративно отвернулся. Забавное местечко! По унылым лицам приятелей было видно, что и им не по себе.

— Леха! — прогнусавил голос за спиной. Один из компании, видимо это и был Леха, оглянулся: засаленные волосенки, бугристая воспаленная кожа, кроличьи глазки в гноящихся веках.

— Ты ведь тоже Леха, — панибратски хлопнул он Сашу по плечу.

— Ты ошибся, мы здесь в командировке, — пытался объяснить Саша, тщетно ища взглядом испарившегося милиционера.

Представление разыгрывалось по давно отработанной схеме. Дружки уже подоспели. Девять против троих — многовато. Пьяное, но крепкое на ногах зверье будет бить жестоко. Интересуют их, разумеется, деньги. Или их алкогольный эквивалент.

— А помнишь, Леха, как я тебе в Петропавловске в прошлую среду ставил? Заржавело за тобой, заржавело. И из общаги свалил. Некрасиво получается.

Немало со мной в колонии сидело и такой мелюзги, которая за копейки тянула немалые сроки. Но сейчас объясняться бесполезно. У Алика денег нет вообще, у Саши, я знал точно, одни пятидесятирублевки. Сдачи от этих не дождёшься. И с властями связываться в нашем положении небезопасно. Преодолевая брезгливость, я шагнул к этому Лехе.

— Гоп-стоп, Леха, это не с тобой мы на пересылке в Свердловске встречались? Еще мокрушник червивый с вами был, что на попкаря прыгнул с крышкой от параши.

Жирная наколка на левой руке довольно точно подсказывала биографию собеседника. Заслышав родную речь, он расплылся в довольной улыбке. Я протянул червонец.

— Возьми, брат, вина, а мы тут свои дела уладим и вечерком будем здесь же на баку.

«Брат» полез обниматься, бормоча:

— Не в Свердловске, а в Ивделе, — но быстро отлип и удалился с компанией, клятвенно пообещав вечером ждать на вокзале. На ходу уже через плечо пригрозил Саше:

— Если б не кент по лагерю, показал бы я тебе командировку, задохлик.

Дождавшись завершения инцидента, из-за угла показался милиционер и, приблизившись, потребовал документы.

— А сюда зачем из Донецка пожаловали? — спросил он, изучив паспорта. В каждом его движении сквозило сознание собственной значимости.

— У нас товарищ в Возвышенке живет, мы к нему едем, — спокойно ответил Саша.

— В Возвышенку, ага… — мямлил милиционер. Придраться было не к чему, и утратив к нам интерес, он двинулся в сторону вокзала.

— Ну и ну… — Алик скривился. — Это в городе, а уж в Возвышенке, в этой дыре, видно сразу бьют по морде, не спрашивают. Вот что, оставляйте мне показуху, деньги — попробую я в Булаево. Устроюсь в гостинице и начну действовать. Не пойдет работа — переберусь к вам.

На том и порешили. В юркий «пазик» билеты продавались без мест. Аборигены были в курсе дела и оккупировали автобус заранее. Пришлось стоять. За окном поплыли ровные, как стол, заснеженные поля с островками деревень и жидкими перелесками. Возвышенская автостанция представляла собой синюю облупленную будку с лохмотьями посеревших объявлений о продаже домов.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: