С каждым днем я чувствовал все острее и острее, как росло мое чувство к жене. Казалось, кто-то повернул вспять течение моей жизни и я снова вернулся в те удивительные дни, когда робко ухаживал за Клавой и назначал ей свидания в Михайловском саду.

Клаве, по-видимому, нравилось это. И, проверяя детские тетрадки, она время от времени бросала взгляды в мою сторону, словно признавая не только существование своих учеников, сердитой заведующей, слабохарактерного завуча, но и мое тоже. В свободные часы мы стали ходить в кино, а иногда даже в театр.

Правда, иногда я подходил к окну и всегда видел за этим окном одно и то же: трамвайную линию, булочную и магазин, в котором продавали обои, замки и краску. Да, мир застыл за этим окном, как одна и та же декорация в жалком провинциальном театре, но зато внутри меня текла жизнь, живая и интимная, как недосказанная сказка.

- Ты меня еще не разлюбила? - спрашивал я жену.

Она отвечала улыбкой, неузнаваемо менявшей ее немножко увядшее и усталое лицо.

- Пока нет, - говорила она.

Но по ночам я просыпался с тревогой. Мне вспоминалось дядино окно, скамейка под деревом и красивый молодой человек, которого звали Виктор. И я думал: ведь этот Виктор появился из будущего, нарушая законы необратимости времени, чтобы напомнить мне о том, что моя жена уйдет к нему. Это неизбежное для меня будущее спешило, сменяя дни и недели и неизбежно приближая меня к часу, который должен наступить. Однажды я не выдержал и рассказал жене о Викторе и о том, что, по его словам, меня ждет через несколько лет.

- Этого не случится, - сказала Клава, - я никогда не уйду от тебя к другому. Мне смешно, что ты веришь в разную чепуху, в суеверия и вредные антинаучные сказки, которые рассказывает выживший из ума пенсионер, твой дядя. Стыдно. Ты окончил биологический факультет, работаешь в цитологической лаборатории, где изучают энергетику клетки, и поддаешься на удочку какого-то старого шарлатана.

- Мой дядя не шарлатан, - сказал я, - я сам видел своими глазами этого Виктора, познакомился с ним и от него, а не от дяди узнал то, о чем я сейчас говорил. Он говорил в настоящем времени о том, что будет. Для него это было реальностью.

- А для тебя?

- Для меня это тоже стало реальностью, поскольку я узнал об этом как о неизбежном факте.

- Чепуха. Суеверие. Меня это возмущает. В школе своим ученикам я объясняла, что не надо верить в чепуху, что надо бороться с мраком и отсталостью. Неужели и дома я должна повторять элементарные вещи?

- Хотел бы я, - сказал я, - чтобы ты пожила у дяди, почитала книгу со странным названием "Чья-то жизнь" и посмотрела в окно, за которым все менялось быстрее, чем на сцене или даже на экране.

- Чем спорить, давай лучше спать. У меня завтра пять уроков и родительское собрание.

Сказав это, она вскоре уснула. Но я не спал, ворочаясь с боку на бок и прислушиваясь к дыханью жены.

Дядя прислал открытку, исписанную чрезвычайно мелким, экономным почерком пенсионера. Он писал о том, что усовершенствовал технику своих чудес, и звал меня приехать хотя бы на несколько дней, чтобы дочитать книгу.

Я прочел дядину открытку жене. Она сказала:

- У тебя не в порядке нервы. В институте у тебя плохие отношения с начлабом и с заместителем директора, ведь они подозревают тебя в скрытом карьеризме и научной недобросовестности. Возьми отпуск за свой счет и съезди к дяде. Отдохнешь, посвежеешь, как в прошлый раз.

Я взял отпуск и отправился к дяде. Старик встретил меня в саду, обнял, а потом повел в комнату. Книга по-прежнему лежала на столе, а окно было открыто. Мы с дядей подошли к окну, и я увидел пустыню и лежавшего льва, который встал и лениво пошел по знойному песку.

- Повторяешься, - сказал я дяде, - а я, признаться, ожидал чего-нибудь новенького. Не затем я сюда приехал, чтобы смотреть старые, давным-давно примелькавшиеся фильмы.

- Не спеши, - сказал дядя, - отдохни. Я усовершенствовал технику своих чудес, и ты скоро в этом убедишься.

Позавтракав вместе с дядей на веранде, я вернулся в комнату и стал читать книгу.

В той главе, которую я читал, описывалась цитологическая лаборатория, я сам, завлаб, знакомые научные сотрудники и лаборантки. Одна из научных сотрудниц считала меня интриганом, заведомой бездарностью, которая пишет докторскую диссертацию лишь затем, чтобы со временем занять место завлаба.

Обстановка лаборатории, я сам, завлаб и старшая научная сотрудница были описаны с натуралистической точностью.

Мне вдруг стало душно, и я подошел к окну.

За окном я увидел театральную сцену, режиссера, отдающего какие-то распоряжения актерам. Сцена приближалась ко мне, словно я смотрел на нее в бинокль. Один из актеров играл меня, другой завлаба, третий заместителя директора. Остальным актерам и актрисам досталась задача куда менее значительная - они исполняли роли младших научных сотрудников и лаборанток.

Актер, игравший завлаба, явно переигрывал. Он то кричал, то говорил зловещим шепотом, каким говорят на сцене только злодеи.

Обращаясь к актеру, изображавшему меня, он повторял:

"Вы ничтожество! Ничтожество! Вы интриган! Вы знаете, что я не могу вас отчислить, и пользуетесь этим против меня и против науки. Вы паразит, расположившийся на теле научного знания. Вы сосете кровь из своих лаборанток, используя их опыты для своей диссертации".

Актер, игравший меня, вдруг заговорил моим голосом.

"Надоело! - кричал он. - Вы монополист и считаете лабораторию чем-то вроде золотоносного участка, который вы застолбили. Даю слово, как только защищу диссертацию, уйду из вашей лаборатории, не останусь здесь и часа".

Актер, игравший завлаба, опять начал рычать и размахивать руками:

"Ничтожество! Лжеученый!"

Потом сцена отодвинулась, актеры исчезли, и на месте режиссера появился мой дядя, загадочный старик, похожий на Жюля Верна.

- Ну как? - спросил он меня. - Как срепетировано?

- Грубо. Халтурно. Шито белыми нитками, как в современной пьесе из жизни ученых.

- Успокойся, - сказал дядя. - Это только репетиция. И кроме того, я не режиссер, а волшебник. Пойдем лучше пройдемся. Чудесный день. С полей дует ветерок.