Сегодня особенно интересна программа Северного общества декабристов, возглавляемого Н.М.Муравьевым. Выступая за конституционную монархию, он так определял ее черты: государственное устройство России должно быть федеративным, состоящим из 13 держав и 2 областей – Московской и Донской, со своими центрами. Высшим представительным и законодательным органом должно быть двухпалатное Народное Вече, состоящее из Палаты народных представителей (избирается на два года, состоит из 450 членов) и Верховной Думы, как органа, представляющего территории [83].

Исполнительная власть вручалась императору – «верховному чиновнику российского правительства». При вступлении в должность он должен был присягать Народному Вече, обязывался сохранять и защищать «Конституционный устав России», имел право «вето» в отношении законов.

Есть все основания полагать, что авторы российской конституции 1993 года не обошли вниманием проект конституционной монархии Н.М.Муравьева.

Восстание декабристов было подавлено 14 декабря 1825 года, однако идею реформирования государственной системы это остановить не могло. Как было указано выше, необходимость реформ понимали буквально все. Из концепции реформ «сверху», попытки поменять систему при помощи самой системы, исходили видные представители российского либерализма. Свой проект конституции готовил еще в начале века статс-секретарь Александра I М.И.Сперанский. По поручению самого императора в 1818–1819 годах Н.Н.Новосильцевым была разработана «Государственная Уставная грамота Российской империи». Эти проекты, однако, так и остались на бумаге.

Либеральные идеи получили свое развитие в 30-40 годы. Из дискуссии о методах обустройства России выросло противостояние западников и славянофилов, где первые видели возможность реформы в следовании западному пути (в основном речь шла о конституционной монархии), вторые – в возврате в допетровскую эпоху с царем и избранным Вече. Западники заняли место на левом фланге либерального лагеря, славянофилы – правом. Упование на реформы «сверху» смыкало позиции и западников, и славянофилов с официальной идеологией, уповать, как показывает история, можно было еще очень долго.

Одновременно шло активное переосмысление опыта декабрьского восстания 1825 года. Возникший в 30-е в стенах Московского университета кружок Герцена-Огарева изучал опыт европейских революций, здесь шли горячие споры о путях преобразования России. Главным итогом деятельности революционного кружка, который на десятилетия определил направление реформаторской мысли российских революционеров, стал вывод о невозможности преобразований без поддержки народа. Концепция элитарной, дворянской революции, «без народа, но для него», уходила в прошлое.

Еще одним важным следствием споров в стенах Московского университета стало разочарование Герцена и Огарева в идее буржуазных революций. У них перед глазами был нелицеприятный опыт становления капиталистических стран. «Мы искали чего-то другого, чего не могли найти ни в несторовской летописи, ни в трансцендентальном идеализме Шеллинга», - писал Герцен [84].

Позже, в эмиграции, своими глазами увидев и на собственном опыте прочувствовав Европу, Герцен невзлюбил ее молодой и хищный капитализм. Он начал искать для России особые, некапиталистические пути развития и первым сделал вывод о том, что Россия сможет перейти из крепостного состояния, минуя капитализм, сразу к социализму [85].

Альтернативным путем к тем же выводам пришел другой мыслитель XIX века В.Г.Белинский. Отрицая буржуазную демократию Запада, он подчеркивал ее внешнюю благообразность, но глубокую внутреннюю фальшь. «Те же Чичиковы, только в другом платье, - писал он. - Во Франции и в Англии они не скупают мертвых душ, а подкупают живые души на свободных парламентских выборах! Вся разница в цивилизации, а не в сущности».

Идею русского социализма Белинский определял для себя как «идеею идей, бытием бытия, альфою и омегою веры и знания». Он прекрасно отдавал себе отчет, что достичь цели без революционных преобразований немыслимо: «Смешно и думать, - говорил он, - что это может сделаться само собою, временем, без насильственных переворотов, без крови» [86].

Из работ Белинского, Герцена, Огарева и многих других выросла идеология народничества, которая господствовала в русских революционных кругах вплоть до революции 1917 года, когда была, по большей части, вытеснена марксизмом. До сих пор не утихают споры, был ли марксизм-ленинизм (как развитие марксизма, его переложение на российские реалии) противоположен народничеству, или наследовал ему. Взглянем на главные идеи народников: Россия может и должна во благо своего народа перейти к социализму, минуя капитализм (как бы перепрыгнув через него, пока он не утвердился на русской земле) и опираясь при этом на крестьянскую общину как на зародыш социализма. Для этого нужно не только отменить крепостное право, но и передать всю землю крестьянам при безусловном уничтожении помещичьего землевладения, свергнуть самодержавие и поставить у власти избранников самого народа.

Позже, сразу после Октябрьской революции 1917 года, наследники народников эсеры обвиняли большевиков в краже их программы. На что Ленин не без сарказма отвечал «...Хороша же партия, которую надо было победить и прогнать из правительства, чтобы осуществить все революционное, все полезное для трудящихся из ее программы» [87].

Ниже, подробно рассматривая события второй декады XX века, мы еще вернемся к этому важному вопросу.

Не разрешив основных противоречий, реформа 1861 года и последовавшие крестьянские выступления временно притушили костер революции, выпустили пар из перегретого котла русского общества. Крестьяне, естественно, не формулировали идеологии, не вырабатывали последовательной программы действий. Вызванные отчаянием бунты захлебывались, достигнув своего пика. Не было шанса сражаться с присланными царем регулярными войсками под лозунгом "мне царь передал взаправскую грамоту" (хотя такие попытки и предпринимались).

Революционная идеология, формируемая дворянами и разночинцами, была пока оторвана от народа, существовала сама по себе, в рамках революционных кружков и организаций. Отчаянный бунт "снизу" практически не был связан с революционной деятельностью "сверху". Совмещение идеи и действия, интеллектуальное оснащение революции произойдет гораздо позже.

Именно этим объясняется волнообразное развитие революционных ситуаций в середине-конце XIX века. Крестьянские волнения, выплеснув гнев, угасали (или подавлялись войсками). Возникал период шаткого спокойствия, который сегодня принто подавать чуть ли не как золотой век российской истории.

Спокойствие (относительное) длилось 20 лет. Безземелье, неподъемные выкупные платежи и налоги, превышающие доходность крестьянских хозяйств, уже к 1879 году привели к формированию новой революционной ситуации. Вновь начался рост крестьянских бунтов: 9 выступлений в 1877 году, 31 в 1878, 46 в 1879. Выступления носили более организованный, чем раньше, характер, например, Чигиринский и Черкасский уезды Киевской губернии охватило восстание с участием 40-50 тысяч человек. На подавление бунтов вновь были брошены войска. Территория страны в очередной раз превратилась в арену сражений регулярной и крестьянских армий. Сегодня об этом почему-то предпочитают не вспоминать, но ведь для "благодатного" XIX века подобная ситуация перманентно тлеющей гражданской войны была скорее нормой, чем исключением.

Важным отличием революционной ситуации 1879-1882 годов стало участие в событиях зарождающегося рабочего класса. Условия жизни городских рабочих, как мы отмечали в первой части, были как бы не худшими, чем у крестьян. С одной стороны им нечего было терять, с другой - было что требовать.

Если за все 60-е годы в стране было отмечено 51 рабочее выступление, то уже в 1877 их было 16, в 1878 - 44, в 1879 году стачки и забастовки охватили 54 предприятия.