Ира (вспыхнув). С каким?

Виктор. Это я так, хандрю. Послезавтра мое рождение. Двадцать пять лет. Знаете, оглядываешься на пройденный славный путь. Между прочим, приходите. Будет разный милый народ, и Саша будет, который задевает... Вам будет приятно посмотреть, как мы с ним пикируемся. Женщины обожают на это смотреть. Я думаю, во все века — когда питекантропы скрещивали дубины или когда мушкетеры дрались на шпагах — тоже. Правда, ведь любят? Ну, по-честному?

Ира. Витя, почему вы все время такой... Ну играете во что-то. Почему вы не можете просто, по-человечески?

Виктор. А по-человечески — это не обязательно просто. Вы знаете, Ира, это страшная вещь, что людям так важна стандартная форма выражения. Ну почему же обязательно просто? Вот я только что прочитал в «Известиях», что каждую минуту в стране рождаются шесть человек. Каждые десять секунд — человек. Но я не хочу быть одной десятисекундной. Ведь я у страны один! Правда ведь, каждый из нас у страны один? Почему же я должен что-то упрощать, прилаживать...

Ира. Ничего вы не должны... Просто, Витя, когда вы чересчур бодрый, мне не очень нравится. А вот когда вы грустный — вы человек...

Виктор. Так все дело было в том, что я тогда в университете на вечере был слишком бодрый. М-м. Знато было б...

Ира. Я все-таки пойду... Передайте Малышеву, чтоб он непременно поговорил со мной... прежде чем что-нибудь делать... И предостерегите его сами... как друг...

Виктор. От чего? От честности? Так это надо сначала меня предостеречь! Я тоже...

Стук в дверь.

Виктор. Ну! Входите!

Входит Саша. Он сразу как-то сжимается, увидев Иру, и та тоже смущена.

Саша (очень деловито). Извините, я на минутку... Витя, дай мне второй том «Металловедения».

Виктор. Не дам я тебе второй том. Он тебе совершенно не нужен. И у тебя есть свой. И заходи, не валяй дурака. Ира как раз пришла по делу к тебе... а не ко мне.

Ира. Это, собственно, не дело... Просто я чувствую ответственность... Я же вам сказала, чтоб вы зашли к доктору Фриду с рукой.

Виктор. А что с рукой?

Саша. Ерунда... Вывих.

Ира. А вы даже на работу ходите — так нельзя!.. И поскольку я вижу... Я зашла к вам, а Алексей Алексеевич сказал, что вы у Вити...

Виктор (смотрит на часы). Ох я раззява! Полный склероз! Простите меня, ради бога, я должен на полчасика сбежать. Посидите тут, подождите Сурена... У меня действительно дело...

Саша. Но я... То есть мне еще надо...

Виктор. Ну удружите человеку (поспешно уходит).

Саша и Ира стоят в неестественных, натянутых позах в разных углах комнаты. Длинная, напряженная пауза, во время которой оба чем-то как бы и заняты: Она роется в книгах, он разглядывает Гогенову репродукцию. Наконец она нарушает молчание.

Ира. Саша, вы должны мне честно рассказать, что у вас происходит с дядей Яшей... Как другу... я должна понять.

Саша (пожалуй, чересчур бодро и развязно). Как другу? А я с самой школы интересовался проблемой «возможна ли дружба между мальчиками и девочками».

Ира. Возможна.

Саша. Невозможна. Я когда зимовал в одной там дырке в Якутии, от нечего делать считал по объявлениям в старых газетах: вышло шестьдесят пять процентов разводов — по инициативе женщин.

Ира. Вы же совсем не то говорите, что хотите. Совсем же, совершенно не то...

Саша. Ну вот и все... Я знал, что так получится... (Едва заметное одновременное движение, может быть шаг, друг к другу.)

Ира. И вчера знали?

Саша. И вчера, и еще тогда, у нас... Когда ты только пришла...

Ира. И я тогда... (Пауза.)

Саша. Ну говори что-нибудь...

Ира. Зачем?

Саша. Давай уйдем отсюда куда-нибудь.

Ира. Да.

Саша. Он не оставил ключа (смотрит на нее). Ладно, наплевать, бросим все так. Пусть все крадут — выплатим...

Ира. Да.

Саша. Что да?

Ира. Вы-пла-тим. (Уходят, еще не дотронувшиеся друг до друга, но уже близкие.)

Детская площадка перед домом Малышевых. На качалке с двумя петушиными головками, смотрящими в разные стороны, сидят покачиваются Алексей и Пашкин. Рядом стоит с газетой Саша. Все мрачны.

Саша. Вот!.. Вот гад!.. Вот гад!..

Алексей. Ну, а дальше?

Саша (читает). «Рабочая совесть не позволяет мне молчать... Прикрываясь высоким званием ударника комтруда...» Так... «Лишь бы только поддержать свою громкую и звонкую славу, Малышев не остановился перед срывом важного общественного мероприятия...» Черт те что!

Алексей. Ну, дальше!

Саша (читает). «И как всегда рядом с крикливой демагогией соседствует обман, по-рабочему говоря, липа. Малышев не раз подписывал фальшивки, помогавшие ему прикрывать...» Что он, гад, спятил?! Какие еще фальшивки?

Пашкин. Мало ли какие... Ты ж не на Марсе живешь, а в Кузине! Ты что, никогда не оформлял воскресную работу другим числом? Никогда не зачислял такелажников турбинистами? И еще...

Саша. Так ведь иначе было нельзя... Иначе бы ребятам не заплатили. За работу ведь — не за липу! Все же знают!

Пашкин. Так ведь все все знают. Но правила игры! Раз ты их нарушаешь, требуешь, чтоб все было по закону и моральному кодексу... Так уж позволь и им нарушать...

Саша. Нет, но какое гадство!

Пашкин. Сашок, ну рассуди сам. Он же тебя по-хорошему предупредил...

Саша. Гиковатый?

Пашкин. При чем Гиковатый?! Он что [хочешь ???] подпишет, если начальство попросит. Сухоруков тебя предупреждал. Видно, ты во что-то такое нечаянно залез, что никак невозможно открывать. И будешь нарываться — тебя под монастырь подведут, под суд. Эта статья, считай, повестка...

Саша. Как же он мог? Яков Павлович?!

Пашкин. Он что, думаешь, для своего удовольствия? Он, может, сейчас больше тебя переживает! Но, видно, ты сильно не туда залез — и тут Як Палчу приходится... Для дела! Знаешь, бывает такое: бью и плачу!

Саша. Сухоруков! Знаменосец! На всю жизнь знаменосец! И все ему равно, какое знамя и куда нести, лишь бы нести знамя...

Алексей. Ты погоди прокурорствовать. Высказал Пашкин гипотезу, а ты сразу... Я Якова тридцать лет знаю. Он — правильно-жесткий мужик. Но он и к себе жесткий. К первому! И всегда с полной отдачей, всегда — первым в атаку.

Саша. А зачем?

Алексей. Ну зачем ходят в атаку?

Саша. Не все за одним и тем же... Вот Шура тоже ходит.

Пашкин. Не-ет, я не хожу. Я даю звук. Обеспечиваю громкое ура...

Саша. И не противно?

Пашкин. Почему не противно? Противно... Но привык. И ничего другого делать не умею. И никому ведь от этого вреда нет, что смотр какой-нибудь туфтовый проведем или почин для звону. А мне хлеб. Не мне, так другому, пускай уж лучше мне. Я мыслю — мне платят. Стесняются, но платят.

Алексей. Шура, чего это вы вдруг расповедывались?

Пашкин (кивает на Сашу). Для него, чтоб не сильно расстраивался. И немножко для себя, я ведь давно по этому делу. Был некоторым образом даже научный работник. И.о. научного сотрудника института народного творчества.

Саша. Ого!

Пашкин. Я там был первый человек. Поедет бригада фольклористов на Север. Ездит там полтора месяца и привезет «Старинные обрядовые попевки» или там семь вариантов песни «Не белы то снега». А я золотой был работник: выйдет постановление о цикличной угледобыче — я самолетом в Донбасс и через два дня привожу шахтерский фольклор про цикличность. Потребуется внедрять какое-нибудь там травополье — я в село и привожу народную мудрость как раз про это самое. Что-нибудь такое: «С травопольем дружить — в изобилии жить»...

Саша (злобно). Но все-таки выгнали же, в конце концов.

Пашкин. Не за то, за что вы думаете. Я, может, бы жизнь переменил, если бы за это. Нет, меня погнали за нарушение трамвайного закона. Знаете трамвайный закон? «Не высовываться»? А я высунулся. Всегда мы публикации вдвоем с директором подписывали, а тут я тиснул в «Культпросветжурнал» одну штуку: только за своей подписью. Все — поехал укреплять самодеятельность на ударной стройке... Вот как благородно сформулировано. Все должно быть благородно сформулировано. Это главное. И тебя выгонят или отдадут под суд тоже благородно: под флагом борьбы с очковтирательством. Или с демагогией...