— Много еще писать?

— Заканчиваю, — сказал Маркин.

Комбат резко обернулся к ординарцу:

— Товарищ Гутман! Стройте пополнение!

— Есть! Пополнение — строиться! — свирепым старшинским голосом скомандовал Гутман.

Приглушенный топот наверху еще не утих, когда комбат решительно шагнул из землянки и, опершись на бруствер, выскочил из траншеи. Гутман поспешно скомандовал «смирно!», комбат сошел с подмерзших комьев бруствера. В этот момент сзади над высотой взмыла ракета, ее трепетный отсвет прошелся по лицам бойцов, которые с пугливой опаской съежились, однако не оставили места в строю. Все посмотрели на высоту, потом — на него, их командира, наверно ожидая команды «ложись!» или разрешения рассредоточиться. Но он не подал даже «вольно», а сдержанно дошел до середины строя и остановился.

Ракета догорела, мерцающий над высотой полумрак сменился плотной ночной темнотой.

— Кто понимает по-русски?

— Я понимай.

— Я тоже.

— Один человек — ко мне!

Кто-то вышел из строя и встал в трех шагах от командира батальона.

— Становитесь рядом, будете переводить. Больные есть?

Боец негромко сказал несколько слов на своем языке.

— Есть.

— Больным — пять шагов вперед, шагом марш!

Переводчик повернулся лицом к строю и не очень уверенно перевел. Комбат заметил, что слов у него почему-то получилось больше, чем было в его команде. В это время сзади снова засветила ракета. Волошин, не шевельнувшись, вслушался: не раздадутся ли выстрелы? Если начнется стрельба, значит, разведчики напоролись на немцев и ничего у них сегодня не выйдет. Но, кажется, пока обошлось — ракета догорела, и выстрелов не было. Когда снова над ветреным ночным пространством сомкнулась тьма, он заметил, что строй перед ним шевельнулся и несколько человек вышло вперед. Выходили по одному, не сразу, с заметной нерешительностью останавливаясь перед строем, настороженно поглядывая на командира батальона.

— Кто не обучен — три шага вперед, марш!

Помедлив, еще вышло шесть человек. Остановились, однако, почти в ряд с теми, что вышли на пять шагов. Комбат заметил эту неточность, но поправлять не стал — теперь это не имело значения.

— Кто очень боится — тоже!

Переводчик не скомандовал, а скорее объяснил команду, и комбат внутренне сжался, ожидая ее исполнения и боясь, что на месте мало кто останется. Но в этот раз строй стоял неподвижно, наверное, все боязливцы уже использовали свою возможность.

— Так! Вот этим, что вышли, — напра-во! — скомандовал комбат. — Товарищ Гутман, отвести группу назад в штаб.

— Назад? — удивился все понимающий Гутман, но тут же осекся и поспешно скомандовал: — За мной шагом марш!

Когда они, по одному перепрыгнув траншею, скрылись в ночи, Волошин подошел к строю ближе. Две поредевшие шеренги с напряженным вниманием уставились на него.

— А с вами будем воевать. Переведите. Завтра мы пойдем в бой. Все вместе. Кто-то погибнет. Если будете действовать дружно и напористо, погибнет меньше. Замешкаетесь под огнем, погибнет больше. Запомните закон пехотинца: как можно быстрее добежать до немца и убить его. Не удастся убить его — он убьет вас. Все очень просто. На войне все просто.

Пока переводчик, путаясь, пересказывал его слова, комбат выжидательно прошелся перед строем, поглядывая на высоту. Ракет больше не было, выстрелов тоже. Только где-то в стороне от леска далеким отсветом вспыхивал край неба, и глухое дрожание шло по земле, наверное, подтягивала боевые порядки отставшая соседняя армия. Хотелось верить, что все как-нибудь обойдется и посланные вернутся. Теперь он ни за что на свете не хотел потерять даже двух старых бойцов — цена им с этой ночи удвоилась.

Несколько человек, обойдя траншею КП, подошли к строю и остановились невдалеке от комбата. В переднем из них он узнал старшину седьмой роты Грана — это прибыли за пополнением.

— Так. Все. Есть вопросы?

Вопросов не было. Он сомкнул строй, оказавшийся теперь заметно короче, чем вначале, и начал рукой отделять четверки.

— Восемь, девять, десять… Направо! Старшина Грак, получайте!

Старшина отвел своих в сторону, а он сосчитал остальных. Их было мало… Восьмой, как самой ослабленной, надо было выделить больше, но что-то удерживало комбата от такого намерения, и остатки строя он разделил пополам.

— Восьмая и девятая — по восемнадцать человек.

— Всего только? — удивился сержант из восьмой.

— Только всего. Зато без брака.

Людей повели в роты, а он соскочил в траншею, где едва не столкнулся с Маркиным в накинутом на плечи полушубке. Лейтенант сразу повернул обратно. Комбата это немного удивило — зачем он стоял тут?

Они вернулись в почти пустую землянку. Печка уже не горела, постоянный ее досмотрщик телефонист Чернорученко, подвязав к уху трубку, зябко съежился в углу на соломе. Маркин бросил на ящик свернутую трубкой тетрадку.

— Думаете, они действительно больные? — с едва прикрытым осуждением спросил начштаба.

— Вовсе не думаю.

— Так как же тогда — за здорово живешь — шагом марш в тыл?

Маркин был зол и, не стараясь скрыть своего недовольства поступком комбата, еще пробурчал что-то. Комбат, однако, не очень прислушиваясь к его ворчанию, достал из кармана часы и подошел к фонарю. Обе зеленовато-фосфорные стрелки приближались к двенадцати.

— Надеюсь, лейтенант, вы меня за идиота не принимаете?

— Да я что? Я так просто. Сказал…

— Кто-кто, а вы-то должны понимать. Мишени на поле боя нам не нужны.

Он положил часы на край ящика и сам опустился рядом. Маркин с неожиданным озлоблением выпалил:

— А эти, что остались, не мишени?

— Это будет зависеть от нас.

— От нас! Вот посмотрим, как они завтра поднимутся. Как бы не пришлось в зад каблуком пинать.

— Очень даже возможно. Завтра, возможно, и не поднимутся. Придется и пинать. А через неделю поднимутся. Через месяц уже награждать будем.

Маркин надел в рукава полушубок.

— Если будет кого, — спокойнее сказал он и вытащил из кармана другую тетрадь. — Вот. Боевое распоряжение из полка. На атаку.

Комбат взял тетрадь, наполовину исписанную знакомым писарским почерком, достал из сумки измятую карту. Маркин посидел и, зевнув, откинулся на солому в угол.

Наверху стало тихо-тихо…

Боевое распоряжение на атаку не много прибавляло к тому, что и без него было известно. Комбат быстро пробежал взглядом две странички рукописного текста, дольше задержался на карте. Постепенно ему стало понятно, что охватный маневр, предписанный командиром полка, вряд ли получится. Для охвата такой высоты, как эта, понадобился бы не один батальон и не одна поддерживающая его батарея. Опять же — соседний за болотом пригорок. С виду это была малозаметная среди мелколесья горбинка, едва обозначенная на карте двумя горизонталями, к тому же располагалась она далеко за флангом, на соседнем, неизвестно кому принадлежащем участке. Но в случае именно этого охватного маневра горбинка оказывалась почти что в тылу боевого порядка батальона, и это уже настораживало. А вдруг там — немцы?

Невеселые размышления комбата прервал настойчивый внутренний зуммер телефона. Чернорученко с охриплой поспешностью назвал свои позывные и снял с головы трубку.

— Вас, товарищ комбат.

В шорохе и треске помех слышался нервный голос командира полка:

— Опять у вас фокусы, сюрпризы! Когда это кончится, Волошин?

— Что вы имеете в виду?

— Почему вернули карандаши? Вы что, не получили приказ на сабантуй?

— Получил, товарищ десятый, — нарочно невозмутимым голосом ответил комбат.

— Так в чем же дело?

— Я вернул больных.

— Что? Больных? — Гунько коротко хохотнул недобрым, издевательским смехом. — Кто тебе сказал, что они больные? Не они ли сами?

— Ну конечно. У меня же врача нету.

— Слушай, ты… Вы там нормальный или нет? Если вы будете такой легковерный, так у вас завтра в хозяйстве никого не останется.