– Расскажи мне обо всем…

Губы Аньес приоткрылись и задрожали. Но она не произнесла ни слова. Ей хотелось сказать все сразу. Она понимала, если не скажет сейчас, то уже не наберется смелости сказать о том, что угнетало ее в течение трех лет всегда, когда она приходила в эту приемную. Внезапно она поняла, что, сделав страшное признание, она не только нарушит безмятежную тишину святой обители, но и нанесет тяжелый удар той, которая была для нее воплощением любви и милосердия.

Аньес молчала, изо всех сил стараясь скрыть свое смятение под жалкой улыбкой. Элизабет, продолжавшая внимательно и с нежной обеспокоенностью всматриваться в нее, сказала:

– Мне не нравится твоя улыбка… Я уверена, что за ней скрывается что-то серьезное… Ты больше не доверяешь мне?

– Я доверяю только тебе… Поэтому и решила прийти в неурочное для наших встреч время. Еще несколько месяцев назад я хотела сказать тебе правду…

– Это настолько тяжело? Ты поэтому стала реже навещать меня?

– Да…

– Я слушаю тебя, дорогая.

Аньес попыталась снова заговорить, но лишь бесконечное страдание отразилось на ее лице, и она прошептала едва слышно:

– Я не могу!

– Я понимаю, – сказала Элизабет, – есть вещи, о которых трудно говорить даже с родной сестрой. Может быть, ты доверишь их Богу?

– Разве он меня услышит?

Она произнесла это таким подавленным голосом, что Элизабет спросила с ужасом:

– Аньес, веришь ли ты в Бога?

– Я не знаю, – ответила она нерешительно.

– Пойдем скорее в часовню… ты обо всем расскажешь Всевышнему.

В часовне они опустились на колени одна возле другой, чтобы помолиться.

«Боже милосердный, – шептала Элизабет, – сделай так, чтобы моя сестра – единственное, что у меня осталось от моей семьи, смогла найти в этом мире такое же счастье, какое Ты подарил мне, взяв в невесты! Защити ее! Я знаю, Ты объединил нас, еще совсем юных, в тот горестный час, когда мы лишились наших родителей… Господи, я люблю Тебя, но я люблю и Аньес! Она нужна мне, без нее я не мыслю своего существования. Выслушай ее, великодушный Боже. Но в любом случае, да исполнится Воля Твоя!»

А в это же время истерзанная душа Аньес молила:

«Господи, я виновата в том, что выбрала совсем другую, чем Элизабет, дорогу. Но не дай мне такого тяжкого существования, которое привело бы меня в среду этих стариков! Ты сам, Боже, предпочел умереть молодым на кресте и знаешь, что старость – это ужасно. Знаешь, что не может быть двух монахинь в одной семье! Но мне нужна моя сестра, даже если мы и встречаемся очень редко, и я не нахожу смелости все рассказать ей! Я очень боюсь, что она осудит меня при всей своей любви ко мне с суровостью, которой я, может быть, не заслуживаю… Если я потеряю ее, единственную родную душу на этой земле, я погибну, я больше не смогу верить в Твое всепрощение… Боже милосердный, Ты единственный, кто знает правду, Ты мой высший судья. Несмотря на все мои грехи, я продолжаю надеяться… Разве не сказал Ты: «Оттого, что она много любила, ей будет многое прощено?»

Элизабет бесшумно поднялась и тихо сказала сестре:

– Я ненадолго оставлю тебя, Аньес. Мне нужно возвратиться в больницу к моим старикам. Подожди меня здесь. Это самое лучшее место для размышлений…

Мягкими, неслышными шагами она вышла из часовни, оставив Аньес наедине со своими невеселыми мыслями. Молодая женщина, терзаемая угрызениями совести, попыталась восстановить в своей памяти путь малодушия, который в конечном итоге завел ее в тупик.

Аньес, как и Элизабет, всегда знала, что она красива: им было достаточно посмотреть в зеркало. Но если юная Элизабет в день своего торжественного причастия решила посвятить свою красоту Божественному Супругу, то Аньес, напротив, готовила себя совсем к другому. Она хотела устроить свою жизнь так, чтобы ее красота нашла достойное место в столь заманчивом, но вместе с тем пугающем мире. Закончив учебу и став бакалавром первой ступени, Аньес, которую только что оставила сестра, чтобы перед самым совершеннолетием пройти испытательный срок и стать монахиней, направилась из провинции прямо в Париж с единственным своим багажом – неопытностью и честолюбивыми планами юности.

С дерзостью, свойственной ее молодости, она направилась в школу манекенщиц, адрес которой узнала, случайно прочитав в газете многообещающее объявление: «Вы станете манекенщицей всего за несколько уроков».

Работать манекенщицей в престижном доме моделей, где ее красота могла бы получить всеобщее признание, показалось Аньес очень заманчивым. Ей не у кого было спрашивать совета, кроме Элизабет, которая, нежно любя сестру, одобрила ее выбор, сказав:

– Считаю справедливым то, что одна из нас пойдет в монастырь, а другая, наоборот, попытается стать элегантной женщиной. То крохотное состояние, которое оставили нам родители, не позволило бы нам двоим продолжить образование. Теперь мы должны работать обе: ты, чтобы стать независимой, а я, чтобы помогать другим…

Окончив курсы манекенщиц, Аньес поступила на работу в известный дом моделей, где ее красоту сразу же заметили. Но судьба распорядилась так, что французская От кутюр, больше любой другой отрасли производства товаров «люкс», познала на себе жестокий кризис. Даже очень солидные дома моделей, слава которых была к тому времени мировой, должны были закрыть свои двери, и Аньес, после двух лет, в течение которых она умела оставаться благоразумной, несмотря на многочисленные предложения всевозможных поклонников, оказалась в весьма неопределенной ситуации «временной манекенщицы».

Никогда она не осмелилась признаться Элизабет в том, что работала теперь не в престижном доме моделей, а, в зависимости от сезона и потребностей коллекций, для разных фирм, большей частью второго разряда.

Быть «временной манекенщицей» нисколько не зазорно само по себе. Нужно было всего лишь записать свой адрес и номер телефона на специальных бланках, которые время от времени просматривали менее значительные дома моделей, или дома готовой одежды, когда возникала потребность в хорошеньких девушках для показа их продукции. Иногда контракт заключался на несколько часов, в течение которых демонстрировались модели. Случалось, что временных манекенщиц посылали в провинцию или за границу, чтобы демонстрировать там французский вкус и несравненную парижскую моду. Временная манекенщица нанималась не только для демонстрации одежды клиентам; она получала хорошие гонорары, позируя фотографам иллюстрированных журналов или журналов мод. Она тоже продавала свое лицо или фигуру согласно установленного тарифа, рекламируя какой-нибудь крем или аксессуары женской элегантности: туфли, сумки, шарфы, шейные платки, шляпки, меха… Когда у молодой женщины возникают трудности с оплатой своей скромной квартиры или отеля, она не может отказать в блеске своей улыбки, своих зубов и волос для упаковки зубной пасты или шампуня. Все контракты хороши, если они дают средства к существованию.

Настоящей драмой для манекенщиц становятся периоды спада, когда фирмы сокращают средства на рекламу. Безработица неотступно преследует молодых женщин, которые, будучи приученными к определенной элегантности и зная только одно средство, чтобы свести концы с концами, крутятся, как могут, не пренебрегая работой, которая называется у них «особыми услугами» или работой с «галантной клиентурой».

Аньес, нежнейшая, чистейшая Аньес, сумела остаться временной манекенщицей, избегая подобной работы, до того самого дня, когда она встретила мужчину, которого теперь боялась больше всего на свете.

Однажды вечером она зашла вместе с подругой, тоже временной манекенщицей, выпить тоник в довольно приветливый бар на улице Понтье. Для обеих молодых женщин день выдался трудным. Им пришлось стоять несколько часов подряд у кутюрье на авеню Матиньон, который готовил свою новую весеннюю коллекцию и нанял дополнительный персонал для окончательной подгонки «на ногах», то есть, на манекенщицах.

Когда они вошли в бар, там, кроме бармена, был один-единственный посетитель, сидевший у стойки. Подруга знала этого месье и познакомила с ним Аньес. Час спустя Жорж Вернье, так звали нового знакомого, пригласил подруг пообедать в Сен-Клу, в плавучем ресторане, пришвартованном к набережной.