Сделанные Теофаном Митиленским и подтвержденные Метродором Скепсийским наблюдения во время Помпеева похода, сохранившиеся для нас в "Географии" Страбона,[30] показывают, насколько быт северокавказского племени гаргареев, жившего в условиях группового брака, воспринимался греческими наблюдателями через призму господствовавших в их умах мифологических представлений.

Гаргареи представлялись глазам этих наблюдателей в качестве племени мужчин, а гаргарейские женщины, сходившиеся со своими мужчинами для сезонного сожительства и воспитывавшие при себе лишь девочек (тогда как юноши воспитывались с мужчинами), - в качестве племени амазонок. Эти женщины, кроме того, занимались сельским хозяйством и охотой, а также скотоводством. Перед нами довольно отчетливая картина жизни матриархального рода, преломившаяся через мифологическое мышление наблюдателя I столетия до н. э.

Мы видели, следовательно, что популярная в древности легенда об амазонках предопределяла известным образом восприятие греками-колонистами причерноморских стран социальных установлений, обычаев и религиозных обрядов местного населения. Она повлияла на топонимику северочерноморских берегов, в том смысле, что греки перенесли туда из Малой Азии некоторые "амазонские" наименования. Порой подобные ассоциации приводили к прямым недоразумениям. Так, Лукиан[31] помещает на Кавказе племя махлиев, путая их, вероятно, с засвидетельствованными другими авторами махелонами,[32] - недоразумение, которое объясняется тем легче, что описывающий племя махлиев, обитавшее в действительности в Северной Африке, Геродот (IV, 177 сл.), не упоминая ни слова об амазонках, подчеркивает они описанием их женских празднеств и беспорядочности половых отношений явно "амазонский" характер этого племени.

Влияние легенды об амазонках распространялось не только на этнографию, но также и на историографию древности. Если мы сравним сообщения Диодора Сицилийского о походах амазонок в западные области Малой Азии и Сирию[33] с описаниями соответствующих походов киммерийцев и скифов у Геродота и Помпея Трога, то нельзя будет не заметить, что материалом для сказаний об амазонских войнах, описанных Диодором, послужили данные о набегах понтийских варваров на эгейские берега Малой Азии и Северную Сирию.

Завоевания и подвиги, приписывавшиеся в историческом рассказе названным по именам киммерийским и скифским царям (именам, находящим себе к тому же подтверждение в свидетельствах современных киммерийским походам ассирийских источников), в легендарном повествовании, воспринятом позднейшей историографией, составляют содержание истории амазонок без существенных изменений. Из этого следует, во-первых, что малоазийские греки легко отождествляли с амазонками те кавказские племена, которые под именем киммерийцев (гимирраи) и скифов (ишкуза) наводнили в середине VII столетия до н. э. переднеазиатские пространства, разрушили ряд западномалоазийских городов и проникли вплоть до Сирии, придя в соприкосновение с египтянами,[34] во-вторых, это свидетельствует и о том, что легенды об азиатских походах амазонок, будучи воспоминанием об этих исторических событиях, относятся ко времени значительно более позднему, чем сами эти события, и литературной обработке подверглись, быть может, лишь в эллинистическую эпоху.

Амазонская легенда впитала в себя и более поздние, нежели киммерийские походы в Малую Азию, и в то же время несравненно более памятные для греков события. Достаточно прочесть у Плутарха рассказ о походе амазонок через Скифию в Грецию, в Аттику, для освобождения увезенной Тезеем царицы их Ипполиты,[35] чтобы понять, что перед нами не что иное, как мифологизированная история похода Ксеркса в Грецию в 480 г. до н. э. Народное сознание настолько глубоко восприняло эту легендарную историю греко-персидской войны (греки воспринимали ее как войну с азиатским миром вообще, который и символизировали амазонки), что празднование победы над амазонками в Аттике имело место в том же месяце Боэдромионе, что и празднование победы над персами у Марафона.

В сообщении об отдельных северо-восточных странах и племенах Геродот (IV, 13 слл.) ссылается на Аристея из Проконнеса, о котором тут же (IV, 14 сл.) сообщает некоторые подробности. По его словам, сын Каистробия Аристей, один из знатнейших граждан города Проконнеса, по вдохновению Аполлона после своей смерти или исчезновения, отправился к исседонам и, возвратившись обратно, составил поэму под названием "Аримаспея", в которой, видимо, излагались причины вторжения киммерийцев в Малую Азию.

Что названная весьма интересная поэма существовала в действительности (это пытался отрицать уже Дионисий Галикарнасский)[1] , показывают отрывки из нее, сохраненные в сочинении Цеца и в безыменном сочинении Περί ύψους. В этих отрывках речь идет об исседонах с косматыми волосами и о живущих далее них одноглазых аримаспах, любящих коней. Павсаний и Плиний также передают, что Аристей писал в своей поэме об аримаспах, на которых-де он переносит характерную для киклопов одноглазость, толкуя на основании этого и самое их имя, а также о стерегущих золото грифах, с которыми из-за него воюют аримаспы. Весьма вероятно также, что к Аримаспее может быть возведено то место в "Прикованном Прометее" Эсхила,[2] где речь идет о горгоннах и одноглазых коневодах аримаспах, встречающихся на пути беглянки Ио.

Из сказанного об Аристее у Геродота с несомненностью явствует, что перед нами некий паредр Аполлона, его пророк, именем своим связанный более всего с Малой Азией (с Проконнесом, Артакой близ Кизика и с именем р. Каистра), но также с Сицилией[3] и с Южной Италией, где Геродот был сам свидетелем его культа в Метапонте. Сообщение об исчезновении его, равно как и существование его в образе ворона, сближает Аристея с героизированными вождями, или ктистами (основателями общин), отожествлявшимися с божествами плодородия (ср. легенды об исчезновении Энея и Ромула).[4] В свете этих данных понятно и его "авторство" Аримаспеи - поэмы, проникнутой идеями Аполлонова культа, сообщавшей о мифических народах гиперборейско-амазонского толка (гипербореях, аримаспах, исседонах), а также пророчествовавшей о нашествии киммерийцев и раскрывавшей его смысл и причины. Это обстоятельства должно служить указанием на время возникновения поэмы. Термином post quem следует признать нашествие киммерийцев в 40-х и 30-х годах VII столетия до н. э. на западные области Малой Азии. Возникновение поэмы не может быть очень отдалено от указанного времени и относится, вероятней всего, к концу VII, началу VI столетия до н. э., как ее и датировали с некоторыми колебаниями уже в древности.

Геродот так излагает "концепцию" Аристея: по его мнению, причиной нашествия киммерийцев была постоянная война между северными народами, которые все воюют между собой, за исключением гипербореев. Аримаспы вытеснили, исседонов, исседоны - скифов, а скифы в свою очередь - киммерийцев, живших у Южного (т. е., очевидно, у Черного) моря.[5] Геродот критикует Аристея, утверждая, что его повествование-де не согласуется с рассказами скифов. Однако версия самого Геродота, которую он, очевидно, и считает скифской версией, отличается от Аристеевой лишь тем, что скифов потеснили не исседоны, а ближе к ним расположенные массагеты, имени которых Аристей, по-видимому, не знает. В остальном же - и имени в самом существенном - в установлении в качестве причины похода киммерийцев в Малую Азию скифских передвижений Геродот в точности следует Аримаспее, что весьма важно для Выяснения происхождения представлений Геродота о киммерийцах и для истории самой киммерийской легенды.