Звено с доработанной радиосвязью четко выполняло все команды, с первого раза отвечало на вопросы и точно по команде пошло на посадку. От второго звена каждый раз поступали запросы: «Вас не понял, повторите». Эволюции не всегда соответствовали командам, а под конец командир взял у ведущего связь офицера микрофон и обложил такими доходчивыми русскими выражениями, что все помехи были подавлены и звено пошло на приземление.

После этого теста наша бригада при круглосуточной работе, стимулированной фронтовыми летными пайками, доработала оборудование всех самолетов полка. Одной из задач этой авиачасти было сопровождение и прикрытие штурмовиков, регулярно совершавших налеты на ближайшие тылы противника. После возвращения из очередного рейда летчики сопровождения докладывали: «Совсем другое дело! Мы теперь даже ругаться перестаем, до того все разборчиво.» Они первый раз вернулись без потерь.

Когда все работы были закончены, мы удостоились благодарности перед строем части. Снабженные «сухими» и «мокрыми» пайками, мы вернулись на свой химкинский аэродром.

В ноябре 1942 года из Билимбая в Химки прибыл десант для подготовки реэвакуации. Сталинградская победа затмила на время слухи о неудачах на других фронтах. Обратно в Москву стремились возвратиться КБ, НИИ, заводы и люди, покинувшие ее в панике в октябре 1941 года. Под руководством главного инженера Николая Волкова велись восстановительные работы на всем заводе.

Одну из первых партий, возвращавшихся в Москву из Билимбая, возглавил заместитель Люлька Эдуард Лусс. С этой партией в феврале 1943 года вернулась и моя семья. Измученные обратной дорогой в 1943 году больше, чем в 1941, приехали Катя с сыном и совсем постаревший отец. Со всей остротой стала проблема жилья. Пока я был один, предпочитал жить на работе, пользуясь раскладушкой. С большим трудом удалось полулегальным образом временно поселиться в раздельных комнатах на Новослободской улице. Четырехлетний сын снова был передан на попечение бабушки в Удельную.

Катя включилась в кипучую деятельность отдела «внешних экспедиций». Так мы именовали бригаду, выезжавшую во фронтовые авиационные части.

Отец поступил на наш завод на работу экспедитором транспортного отдела. Однако силы его быстро покидали. Он заболел и умер 19 марта, не дожив всего семи дней до годовщины смерти матери.

После гибели Бахчиванджи из Билимбая вернулся в Химки патрон. Ознакомившись с моей деятельностью на поприще боевой авиации, он сказал, что работа полезна, но не это нам нужно. Он повторил требование, которым напутствовал, командируя в Москву: «Во-первых, организация работ по наведению самолета-перехватчика на противника. Во-вторых, мы обязаны позаботиться о самом совершенном измерительном оборудовании для новых стендов огневых испытаний ЖРД, которые мы здесь построим в ближайшее время. Что касается самолета, то его будем переделывать. Увеличим тягу двигателя. От баллонов высокого давления пора отказываться и вернуться к двигателю с турбонасосной подачей. Исаев должен восстановить связи с Глушко и перенять казанский опыт. РНИИ со своим проектом самолета явно провалился. Шахурин в ближайшее время, как только мы начнем у себя в Химках огневые испытания, нас посетит, и мы обсудим идею объединения РНИИ с нашим заводом. Но, конечно, с новым руководством. Под Костиковым мы не будем!»

Исаев вернулся в Химки, увлеченный созданием собственной производственной и испытательной базы для ЖРД. Скрывать от друзей секреты, которые ему удавалось узнать от начальства в конфиденциальных беседах, он не умел. Он и Березняк участвовали во встрече Болховитинова с Шахуриным. По словам Исаева, патрон заверил, что судьба РНИИ предрешена. Институт перейдет в авиацию, и руководство будет новое — авиационное. Шахурин часто встречается со Сталиным, он выберет удобный момент и наверняка получит его согласие на реорганизацию РНИИ — НИИ-3.

Воодушевленный такой перспективой, я снова начал с НИСО. Смирнов и Лосяков отвезли меня на Центральный аэродром. На самом краю летного поля, где когда-то находились лагеря ОДОН — отдельной дивизии особого назначения ОГПУ, стоял зачехленный самолет Пе-2. Когда после долгих хлопот удалось разыскать экипаж, снять охрану и расчехлить самолет, я увидел, что он увешан и утыкан самыми разнотипными антеннами. Взяв с меня клятвенные заверения о молчании при общении с радиоспециалистами других организаций, мне сообщили, что здесь испытывается бортовой радиолокатор дециметрового диапазона, разработанный в НИСО по идеям Герца Ароновича Левина.

Пока есть две проблемы. Первая — это вес. Если на самолете установлен локатор, то необходимо на 500 кг уменьшить боезапас.

Вторая проблема — «ключевой эффект». Если при включенном локаторе к самолету приближается человек, имеющий в кармане связку ключей, то на индикаторах сейчас же начинается мельтешение!

— Ну так это же хорошо — у вашего локатора высокая чувствительность, — необдуманно похвалил я авторов.

— Слишком высокая, — пояснил Смирнов. — Дело в том, что если сунуть руку в карман и начать шевелить ключи, то уже невозможно понять, что творится на индикаторах. Вот что такое «ключевой эффект»!

Проведя целый день на родной мне еще по воспоминаниям детской поры Ходынке, я уверился, что в обозримом будущем из этой разработки системы для нашего БИ не получится.

Сергей Лосяков, убедившись в моем пессимизме, обнадежил, сказав, что недавно встречался с нашим общим школьным товарищем Або Кадышевичем. Тот закончил физический факультет МГУ, был оставлен при кафедре и у него есть интересные мысли и даже проекты.

Я разыскал Кадышевича, бывшего в свое время чемпионом нашей 70-й школы по шахматам. Он действительно выложил оригинальные мысли: «Не надо ставить на борт самолета тяжелый и сложный радиолокатор. Задачи наведения надо переложить на землю.»

Он изучил американские радиолокаторы типа SCR-584, которые мы недавно получили по ленд-лизу для ПВО, и считал, что это великолепная станция орудийной наводки. Американцы опередили нас и, вероятно, даже немцев. Если эту станцию доработать, она может следить одновременно за перехватчиком и целью. Эта станция может быть использована также для привода истребителя, после атаки, на аэродром посадки.

Кадышевич был талантливым физиком. Из чисто физических представлений он назвал вес самолетного оборудования при таком раскладе не более чем 10 килограммов.

— Это не фантастика. Мой знакомый радиоинженер Роман Попов уже работает над реальными схемами и аппаратурой.

Через месяц Роман Попов и Або Кадышевич уже работали на заводе № 293 в отделе ОСО. Для них в структуре ОСО была создана специальная радиолаборатория. Болховитинову мы начали готовить списки военных радиоинженеров, которых следовало бы направить к нам для разработки РОКСА — радиоопределителя координат самолетов — так мы назвали новую идею.

Идея заинтересовала многих радиоспециалистов. Даже всесильный в те времена Аксель Иванович Берг, наслышавшись о этой идее, приехал в Химки для встречи с Болховитиновым. Его интересовала не столько радиотехника, сколько самолет, ради которого мы заварили всю эту кашу.

Человек очень решительный, любитель новых идей, он без долгих колебаний нас поддержал и с его помощью мы получили американскую станцию SCR. Больше всего хлопот было с военным персоналом этой станции. Троих офицеров и пятерых красноармейцев надо было разместить и кормить по армейским фронтовым нормам.

Все организационные проблемы быстро уладились, и Роман Попов, оказавшийся талантливым инженером и хорошим организатором, получив пять специалистов, поклялся, что не далее чем через полгода можно будет продемонстрировать новую идею. Если к тому времени не будет ракетного самолета, мы можем проверить принципы и с помощью обычного истребителя.

Вскоре после выхода приказа о превращении НИИ-3 в НИИ-1 я был «изъят» из Химок и переведен в Лихоборы на должность начальника отдела автоматики и электроизмерений. Жаль было расставаться с уютным отделом спецоборудования на заводе № 293 и работами на боевых аэродромах. В Химках я оставил филиал во главе с Романом Поповым, разрабатывающим РОКС, и группу, обслуживающую измерительной техникой и электрическим зажиганием работы, развернутые Исаевым.