Сидят вдвоем, ужинают. Матушка начала разговор издалека:

— Честно скажу тебе, сынок: рада я, что ты из торговли ушел. Трудно будет — перетерпим. Не изголодаемся…

— Ну-тк!.. — вяло отреагировал на материнское беспокойство богатырь.

— Я ведь каждый день всё об одном думала: а вдруг… — тут голос её дрогнул, — …один ведь ты у меня, Тимушка… Только подумаю, что попадешься какому-нибудь рэкетиру… душа в пятки уходит…

— Да будет вам, мама, причитать! — оборвал её Тимофей. — Я же ушел. А насчет работы моей не волнуйтесь, работы кругом полно.

— Так ведь — армия скоро! Учиться б тебе куда пойти, а то — заберут! А может, устроишься к нам на фабрику?.. — предложила она. — Тебя же у нас все знают. Еще маленького помнят, как ты за цыплятами бегал, как гуся не испугался. А помнишь, как однажды в нашего бывшего директора яйцом попал? Прямехонько по лысине!.. Так ему и надо было! — Тут матушка звонко-звонко рассмеялась, отчего и Тимофей расплылся в глупой улыбке. — Уборщики нам нужны, сынка. Помет с фабрики вывозить. И неплохо получают! Ну, может, не так много, как в твоей торговле, зато работа безопасная… А там и учиться направят от предприятия.

— Оборжаться! — сразу отреагировал богатырь. — Это ж курам на смех! Вот когда помет в золото превратится, тогда и зовите. А если денег по дому не хватает — нате, берите! Мне не жалко! Их у меня пока — куры не клюют.

И выложил на стол несколько зеленых бумажек.

Заботливый ты мой!.. — подумала она про себя. — Всё в дом да в дом. Да разве такого, как ты — ещё сыщешь?..

А за окном — метель воет, снежные хлопья к стеклам прилипают.

— И что за страсти такие?! — удивляется Елизавета. — Говорят, в наказанье нам это. В чем-то провинились мы перед городом. Лет сто или двести тому назад. И видать, сильно провинились, если до сих пор он нас так наказывает!.. — И тут же встрепенулась: — А давно мы с тобой, сынок, не фотографировались!.. Ну-ка, доставай «Парароид».

— «Поллароид», мама, сколько раз говорить! — сказал Тимофей, включая телевизор. — Да только ничего сегодня не выйдет: кассеты кончилась. Говорил ведь вам, не берите его на фабрику.

— Так ведь просили… — виновато улыбнулась Елизавета Кондратьевна.

— Кто просил-то? — разозлился Тимофей. — Что ни снимок — всё петухи и куры!

— Так ведь для «Куриного уголка», Тимоша, — ответила мать. — Теперь любому гостю первым делом фото показываем. Не каждый по курятникам пойдет.

— Вот и перевели кассеты за один раз.

— Ты уж прости, сынок, — снова виновато улыбнулась мать. — Давай новые купим! Киоск же — напротив!.. Хочешь, сама сбегаю… И тетя Люба из Харькова просит. И Тоня из Новокузнецка. Я даже письма им написала, обещала.

— Ну, ладно-ладно! — вскочил с кресла Тимофей. — Уж если вам что в голову взбредет!..

Он набросил старый тулуп, достал из шкафа фотоаппарат и направился к выходу.

— А «Парароид»-то зачем взял? — спросила она.

— Чтоб купить то, что надо, мама! Сидите и — ждите!

И, раздраженный, выскочил из дома.

Во дворе давно стемнело. Ветер приутих, и снежинки падали теперь мягко-мягко, словно в лесу…

Тимофей вышел со двора и заспешил по улице. Ночная палатка находилась через дорогу, в соседнем переулке. В ней продавали разные мелочи. Среди шоколадок, сигарет, зажигалок и печений лежали батарейки и фотопленки.

Этот киоск Плугов знал очень хорошо. Сколько раз собирал он дань для шефа. А работал там один мужичок с противной улыбкой. Казалось, она была приклеена к его лицу, и только маленькие хитрые глазки выдавали в нем совсем другое настроение.

Подойдя к палатке, Тимофей достал из кармана фотоаппарат и просунул голову в окошко.

— Привет, Николай Акимович! — сказал Плугов. — Два комплекта фотокассет для этого «Поллароида». — И положил аппарат на прилавок.

Тут только Тимофей заметил, что улыбка на лице продавца куда-то исчезла, будто совсем её никогда не было. А ещё он увидел рядом с ним двоих здоровых парней с хмурыми лицами.

— Он? — поинтерисовался один из них, кивая на Тимофея.

— Он, гад! — злорадно ответил Николай Акимович. — Всю душу из меня вытряс. — И уже со знакомой улыбочкой повернул голову к Тимке. — Говорят, ушел от Абсолюта?

— Два дня как ушел, — простодушно ответил Тимофей.

— Вот и хорошо, — рассмеялся продавец. — Всё хорошо, когда хорошо кончается… — И протянул ему коробки с кассетами. — Ты внимательно погляди, эти ли?..

Тимка взял коробки и стал разглядывать их со всех сторон. И тут боковым зрением он увидел, что те двое из палатки куда-то исчезли. В этот же момент позади него скрипнул снег, и сильный удар обрушился на голову Тимки. Он покачнулся, но не упал, как ожидали того парни с хмурыми лицами. Только в голове зашумело, а из одного киоска сразу сделалось два. Но сознания Тимка не потерял, а мгновенно развернулся и первого, кто попался ему под руку резко стукнул кулаком в лицо. Тот сразу рухнул на землю.

— Бейте его, бейте! — закричал продавец палатки. — Дайте ему, дайте!

Второй парень внял кровожадной просьбе и бросился, как бульдог, на Тимофея. Он схватил его крепкой рукой за шею, а другой стал энергично бить в живот.

— Ну, вы даете! — прошипел Тимка и кованым носком сапога футбольным ударом двинул второго по коленке.

Тот по-песьи взвыл и грохнулся на снег, обхватив двумя руками согнутое колено.

Продавец стал изнутри лихорадочно закрывать окно и дверь палатки. Он успел защелкнуть замки, оставив у себя Тимкин фотоаппарат.

— А-ну, отдай! — рванулся к нему Тимофей и что есть силы застучал в стекло.

— Разобьешь! — истерично орал запертый торговец.

— Получай, сволочь! — с ненавистью проскрипел зубами Тимка и одним ударом выбил витрину.

Раздался поздне-вечерний звон, на который тут же откликнулась милицейская сирена. В окнах соседнего дома зажегся свет, залаяли собаки.

— Надо сматываться! — сказал себе Плугов и, схватив фотоаппарат с двумя коробками кассет, рванул прочь от палатки.

— Держи его, держи! — заорал на всю улицу продавец Николай Акимович. Избили! Обокрали!..

Тимка увеличил скорость, но побежал не домой, а, перепрыгивая через сугробы, понесся вниз по улице, в сторону реки. Он свернул в первый попавшийся проходной двор. Потом уж ноги сами повели его через другие дворы, сквозные подъезды, через городской парк. Сирена, как привязанная, постоянно слышалась где-то совсем рядом.

Внезапно из-за деревьев выскочил мохнатый щенок-подросток и, потявкивая молодым баритоном, весело бросился вслед за Тимкой. Поднятый кверху хвост говорил об отличном настроении его владельца. Тимка подумал, что это милиция пустила за ним по следу собаку, и помчался ещё резвее. Наверняка им был побит мировой рекорд бега по пересеченной местности. Он продирался напролом через заснеженные кусты, чертыхаясь по адресу злопамятного киоскера и своей фотолюбивой матушки. Кроме того, несмотря на свой крепкий вид, парень с детства боялся собак. Так они и неслись, куда глаза глядят: Тимка, мохнатый щенок и милицейская сирена на мотоцикле.

Город остался позади. Начиналась рабочая слободка. Трехъэтажки сменили частные домики с огородами и садами, где на деревьях, усыпанных аномальным снегом, висели спелые яблоки и груши. И сразу — десятки цепных псов, навалившись на ограды, изгороди и заборы, бешенно залаяли до хрипоты и рвоты.

Молодой щенок не отвечал на претензии хозяйских псов. Он с тем же азартом несся за Тимофеем, стараясь не потерять его из виду.

Вдруг позади них неожиданно вспыхнули яркие фары, они стремительно приближались к беглецам. Тимофей заметался, как заяц на охоте. На каждой калитке висели таблички с одним и тем же пугающим текстом: «ВО ДВОРЕ ЗЛАЯ СОБАКА!», причем, за каждыми воротами звучало остервенелое подтверждение.

Лишь мохнатый щенок вел себя спокойно. Внезапно он обернулся на яркий свет мотоциклетной фары, и — куда-то пропал. А посреди слободской улицы появился, откуда ни возьмись, перекрыв движение, пятитонный грузовик.