Новая квартира в Муроме, налаженный быт, домработница, разносолы с рынка, обеды по синей книге «О здоровой и вкусной пище», новые друзья, спокойная провинциальная жизнь. Попытка держаться на интеллектуальном плаву с помощью выписывания всех толстых журналов и хождений в кино.

Отец читает лекции по марксизму-ленинизму. Он спокоен, авторитетен и уравновешен. Однажды входит во двор в ту секунду, когда мимо пробегают полуодетая соседка и гонющийся за ней пьяный мужик с топором. Отец отнимает у него топор, кладёт в портфель, идёт домой обедать и забывает о топоре до следующего утра. Это рассказ брата-очевидца. В маминых апокрифах подобных историй нет, её истории ориентированы исключительно на её жертвенность в браке.

Устраивает ли его жизнь провинциального преподавателя? Друзья остались в Москве, но образ жизни стал гораздо здоровей. Прекратились офицерские выпивоны по кабакам. (Мать утверждает, что после гибели сына отец начал сильно выпивать. Не исключаю, хотя своё «сильно» она меряет от деда Ильи, не бравшего в рот спиртного в принципе).

Семья с няней и домработницей — а без них мама не справляется — держится на заработках отца. В пятьдесят лет он имеет неработающую нервическую жену, двух нездоровых детей — никаких других у психованной матери быть не может — и родителей жены с непростыми характерами, приезжающих из Москвы помогать, когда мама со мной ездит по санаториям. Отец с мамой из разных миров, она проживает в жанре трагедии и заставляет окружающих в этом участвовать. Она на 12 лет моложе, у неё бешеная энергия, полное непонимание того, как эту энергию можно применить, потребность отчитываться перед собственной матерью по любой мелочи и полное неумение строить партнёрские отношения.

На муромских фотографиях она дородна и довольна жизнью: при дефиците мужиков в 29 лет отхватила подполковника, при повальных коммуналках поселилась в отдельной квартире, родила двоих детей, имеет няню и домработницу. Изо всех сил пытается вписаться в образ офицерской жены, после замужества набирает вес, печёт торты по книжке, даже шьёт детскую одежду, не имея к этому ни малейших способностей.

И вдруг гром среди ясного неба — хрущёвское сокращение армии. Не дослужив до полковничьих погонов и соответствующей пенсии, в 1960 году папа демобилизован. Прощай большая зарплата, муромская квартира, денщики и прочая социалка. Он в панике, за двадцать лет жизни в погонах ему не приходилось решать бытовые проблемы. Семья на шее, жена инфантильна и дети нездоровы. Московское жильё оставлено бывшей жене. Где жить? Сможет ли он обеспечить их на гражданке?

Из Мурома семья перебирается в Москву, на Арбат, на площадь дяди. Для отца это унизительно. Он готов на всё и идёт работать за жильё главным редактором журнала «Жилищно-коммунальное хозяйство». Не представляю себе человека, более далёкого от содержания дурацкого журнала с фотографиями новых домов, белых кухонных гарнитуров и модных причёсок на ярких вкладках. Ему дают квартиру, двухкомнатную смежную хрущёвку, хотя мог претендовать на большее. Когда первый раз приходит смотреть её, удивляется: «Такие узкие лестницы, здесь ведь даже гроб не развернуть».

Он сажает деревья вокруг новостройки, замеряет чёрточками рост детей на стене, работает, помогает по дому вечно умирающей жене, по воскресеньям стирает бельё машиной и ходит за покупками на неделю. Он поёт в застолье с друзьями и родственниками русские песни и спорит до хрипоты о политике. Ходит гулять со мной и учит составлять изысканные букеты из полевых цветов, рано встаёт, долго пьёт чай и читает утренние газеты. Выпивает, в материном понимании это выглядит как «спивается».

Страшное напряжение на работе и бесконечные истерики дома. Мать, по собственному выбору отказавшаяся от социальной реализации, не подозревает, что у кого-то другого на этом поле могут быть проблемы. Она привыкла что муж зарабатывает, но не догадывается о том, что для этого семья не должна быть для него полем боя.

Отец переходит из журнала старшим редактором в Военное издательство и редактирует всякие там «Основы марксистской философии» и «Основы научного коммунизма». Это то, что ему интересно, и то, в чём он понимает, но глаза… У него сильные очки, а с мелким текстом он работает с помощью лупы. Плюс гипертония.

В целом жизнь не удалась. Двадцатый съезд поставил под сомнение всё сделанное. Диссертация оказалась не проходной ни при Сталине, ни после его смерти. Карьера после демобилизации пошла под откос. Первая жена не любила, вторая — не понимает. Первая держала дистанцию, вторая — превратилась в домохозяйку, говорить с ней не о чем. Первый сын погиб, второй — в тяжёлом переходном возрасте. У них с отцом страшная конкуренция, и мало вникающий в воспитание отец оказывается перед совершенно враждебным подростком. Мама сделала из брата игрушку, и, гипотетически уважая отца за мужество и интеллект, брат выказывает ему материно пренебрежение.

Мама хотела видеть в брате выдающегося ребёнка и одновременно с этим не давала ему интеллектуально и социально развиваться. Она повторяла рисунок поведения бабушки Ханны, поступавшей с ней ровно так же. Но бабушка всю жизнь работала, у неё было меньше времени и сил, чтобы давить детей, она была значительно образованней, умней и тактичней мамы.

Как большинство совковых жён, мама допускала отца в воспитание исключительно в роли полицейского. И со всей страстью социально нереализованной женщины отдавалась бесконечным внутрисемейным провокациям.

2 марта 1968 года днём папа умер на моих глазах. От него осталась редко посещаемая могила, много-много книг, двое детей, и неправда, которую мама рассказывает себе и всем остальным.

Ещё осталась тетрадь с записями, озаглавленная им «Всякая всячина». Смесь анекдотов, цитат и заметок. Например:

«— Портфель у вас всегда такой пухлый, что вы в нём носите?

— Часть ума и грязное бельё».

«Муж не всегда находит педаль, приводящую в действие клавиатуру женской души, любовник порой тоже терпит неудачу, сын же — никогда. В скорбной повести без любви, так часто являющейся уделом женщины, сын — всегда герой, ему отводится первая, главная роль. Альфонс Доде».

«Слава — хорошая сигара, засунутая горящим концом и пеплом в рот».

«Девушка говорит подруге в троллейбусе: «— Знаешь, оказывается, Гобсек — это литературный герой, а я думала, это сокращение, как Госплан».

«В госпитале лежал моряк, севастополец, раненный в живот. Врач убивался над ним больше двух месяцев. Вылечил и сказал: «Ну, живи теперь».

Моряк ушёл сияющий и благодарный. А через два часа «скорая помощь» привезла в тот же госпиталь к тому же врачу того же моряка. Он попал под трамвай, и ему отрезало обе ноги. Доктор посмотрел на него и сказал: «Вот тебе раз…»

Отец называл маму ЛЮ, как Маяковский Лилю Брик. Несмотря на погоны, на папе всегда лежал налёт ИФЛИвской тусовки.

Как мне не хватало отца в этой жизни, как много хотелось с ним обсудить. В том числе и претензии к нему, к его времени. Впрочем, как говорила Марина Цветаева: «Дети сначала любят, потом судят, потом жалеют родителей».

Через несколько дней после похорон отца мне предстояло самостоятельно ехать в интернат с чемоданчиком, набитым вещами на неделю, с проспекта Вернадского до Сокольников, а там двадцать минут на автобусе. Никого не волновало, что я еще маленькая. Оставшись без главы, семья растерялась. Дед не помогал, а тратил деньги на женщин. Мама всенародно осуждала его чёрствость, но денег не просила и не зарабатывала.

Я понимала, что она не способна быть самостоятельной, поэтому пошла в галантерею, купила ей пачку хны и сказала: «Ты должна покрасить волосы и выйти замуж».

Я не знала, что седину на чёрных волосах нельзя закрасить хной.

Я была оглушена тем, что у меня больше нет папы. Но в интернате было понято, что теперь я стала как все, и началось выпихивание меня из привычной роли. Начались конфликты. В шестом классе я начала носить под мышкой книгу «Основы марксистской философии», выписывать оттуда цитаты в тетрадку и пытаться излагать что-то на публику. Классную это насторожило: «Администрация интерната не хочет отвечать за ребёнка, читающего книги не по возрасту».