Через месяц я попала на флет в другой конец города, хозяин сказал: «Пойдём, познакомлю тебя с классным чуваком из Питера, неделю назад приехал от верных людей, может, ты его знаешь, у него кликуха Вася-флейтист!»

Я зашла в комнату, на ковре сидел парень с длинными волосами, весь в трёпаной джинсе и играл на флейте. Я подсела к нему и чуть не заплакала — это был Бемби. Он повернулся, увидел меня и почти выронил флейту. Было понятно, что он гэбист-виртуоз; надеюсь, из него получился гениальный разведчик.

В институте социологии я была фигурой неприметной, мной интересовались только сексуально озабоченные. Девочка и девочка, работала, шутила, ездила со всеми на картошку. Некий козловатый младший научный сотрудник с магендовидом (шестиконечной звездой Давида) на шее в надежде на телесное сближение отвёл меня к другу-поэту. Меня всегда потрясала в поклонниках подобная стратегия: из соображений увеличения звёздочек себе на погонах они показывали дружка покруче, но дружок покруче не желал играть свиту, делающую короля, а тут же лез ко мне самостоятельно. У мужиков в этом смысле удивительное отсутствие корпоративной этики.

Поэт, не создавший ничего, кроме песенок, вешал мне лапшу на уши про «СМОГистов», уверяя, что он самый крутой из них. Прочитал мои произведения, сказал, что надо писать менее интеллектуально и реже вытирать ноги о человечество, что владею диалогом и надо идти на сценарный. Я уже привыкла к идиотской ситуации, в которой тебе обещают большое литературное будущее и тут же объясняют, что готовы возиться только за постель. И «крутила динамо», обрастая литературными знакомствами и новыми тусовками.

Другой козловатый младший научный сотрудник, но уже с крестом на шее, с той же целью привёл меня в компанию «Зелёная лампа» при журнале «Юность». До этого он безуспешно бегал за мной вокруг стола в своей комнате в коммуналке, куда я, между прочим, пришла к нему по работе. Он был болен, и я должна была не то взять, не то забрать какие-то анкеты про тот самый досуг сельского жителя. Вероятно, он решил, что фактом рабочего визита к нему я подписываю договор о немедленном сексуальном соитии, и с криком: «Выебу!» начал гоняться за мной среди стен, увешанных иконами квадратно-гнездовым способом. Впоследствии этот человек долго сидел как христианский правозащитник и вошёл в цвет отечественного диссидентства.

Седьмого ноября мы отрывались. Я, Верка, Таня Александрова, Боря Юхананов, Толя Баранов, Саша Лебедев, Олег Радзинский и ещё целая толпа отправились на поиски приключений. Мы мотались из компании в компанию, всё везде обламывалось, а нас уже заклинило. На стриту в праздник были ментовские строгости, и, не найдя там удовольствий, прямо на станции «Охотный ряд» мы начали валять дурака. Боря Юхананов, местный поэт и ситуационный импровизатор, был красивым мальчиком, он напялил моё пальто, Веркину шёлковую косынку и накрасил глаза. Компания вламывалась в вагон метро, Борька заходил в другие двери, вихляя бёдрами, и начинал недвусмысленно и успешно клеить пьяненьких мужчин, пока мы надрывались от хохота.

Вскоре, однако, его вывел на чистую воду трезвый тридцатилетний господин в светлом пальто, вступивший в диалог с нашей компанией и пригласивший всех в гости. Мы переглянулись — человек был «не наш» по всем статьям. Приглашение приняли: я, Верка, Боря Юхананов и Толя Баранов. Господин в светлом пальто был физиком по фамилии, скажем, Днепровский. В снимаемой квартире в престижном доме на Фрунзенской он рассадил нас за столом, достал баночки с закусками (ехал от родителей), бутылку водки и поставил пластинку с Сен-Сансом. Нас он позвал как цыганский табор — ему было интересно понюхать и потрогать молодёжь нового поколения, что она читает, о чём думает.

Днепровский был физиком-теоретиком из номенклатурной семьи, знал Сахарова, говорил длинно и многозначительно, был добр и тактичен. Образ «физика», противопоставленный образу «лирика», ещё совершал хождение в наших умах, и мы влюбились в дяденьку всем коллективом. Когда вышли от него на рассвете, вечный провокатор Боря Юхананов сказал:

— Это тебе не стритовским героям мозги крутить, ты попробуй такого охмури!

— Спорим, неделя срока, — машинально откликнулась я. И мы, четверо загульных ребятишек, разошлись по домам.

Кстати, о компании разнузданного молодняка. Верка, уникальнейший реставратор, живёт теперь в Америке; там же живёт в качестве директора финансовой корпорации Олег Радзинский, побывав до этого преподавателем литературы в советской школе и посидев в тюрьме за антисоветскую пропаганду. Таня Александрова — директор телестудии и издательства «Альма Матер», её работы в кино хвалил лично Маркес. Боря Юхананов — известный режиссёр-авангардист, Саша Лебедев — директор фондового клуба, Толя Баранов — доктор наук, структурный лингвист, выпустил словарь русского мата и входил в группу экспертов по разработке национальной идеи при администрации президента. Так что прямо пропорциональной зависимости между загульной молодостью и последующей социальной неуспешностью я в этой жизни не видела.

Днепровский был совсем не мой герой. Но нравилась взрослость, мягкая солидность и опекающая манера. Он был буржуазен, и я рядом смотрелась как трудный подросток. Бережный в постели, он помог мне решить проблемы, связанные с изнасилованием. Ему, после двух браков, я не подходила ни по каким параметрам, кроме молодости и забавности. Мне он подходил как большая красивая игрушка, которой можно хвастаться перед подружками, но я не могла простить того, что он прятал меня от знакомых. Моя матушка, конечно, положила на него глаз как на красавца еврея, кандидата наук, которому хорошо бы сбагрить непутёвую дочку; она изо всех сил приветствовала связь, в том числе и продуктами, которые пихала в сумку, когда я отправлялась к нему.

Продукты не давали ему покоя: он страшно боялся варёной курицы в целлофановом пакете, подозревая, что именно курица заставит его вступить в законный брак с малолетней хипповкой. Сам он был на пути к вегетарианству и кормил меня какой-то дрянью из травы и каши. Помню, в пылу дебатов о том, должно ли ему есть курицу, присланную моей матушкой, я выбросила бедное варёное животное из окна в ночную Москву. Как у всякого рефлексирующего в тот момент интеллигента, у него в башке был винегрет. Он считал, что спать с несовершеннолетней нехорошо, но спал. Он считал, что его могут заставить жениться, но ни разу не обсуждал вопросы контрацепции, полагая, что я уже взрослая и как-нибудь решила эту проблему сама. Так что только милость господняя спасла меня от аборта.

Работа в институте социологии кончилась, и я снова начала ходить по организациям, уверенная, что, увидев меня, никто не устоит перед моими деловыми качествами. И точно. Пожилой толстый дядька, заведующий лекторами в обществе «Знание», сказал, что я ему подхожу, пообещал большую зарплату, командировки, рекомендацию в университет и дал заполнить анкету. Анкету надо было принести завтра днём ему домой на проспект Вернадского.

Преисполненная гордости и даже поменяв джинсы на что-то социально спокойное, я позвонила в дверь. Дядька открыл в халате, предложил чай, сигарету и начал внимательно читать заполненную анкету.

— А ты почему не в комсомоле? — спросил он строго.

— Потому, что считаю эту организацию позорной, — ответила я, ведь мы успели в первый раз поговорить о несовершенстве советской системы.

— У нас вступишь, — сказал дядька. — У нас организация идеологическая. Поступишь в МГУ, будешь сама лекции читать, язык-то подвешен.

Он открыл дипломат, достал порнографический журнал, полистал его, остановил на особенно томящей его душу теме и ткнул в неё пальцем.

— Ты как к этому относишься?

— К чему? — ноги и руки у меня мгновенно оледенели.

— Ну, ты, я и один мой друг. Серьёзный человек. Мы можем платить тебе по сто рублей за раз.

Взрывной волной меня снесло в прихожую, я невероятно быстро открыла замок, хотя вообще они у меня никогда не открываются, кубарем покатилась по лестнице, чуть не сбила женщину с коляской и очухалась, только прыгнув в троллейбус. Потом я спрашивала себя, почему со мной всё это случается? Видимо, моя внешняя раскованность читалась как доступность.