И вот этот философ и методист геологического вдохновения был прислан к Ходорову в качестве консультанта. Естественно, ведь подводные-то автоматы с самого начала предназначались для исследования океанского дна.

Очередная усовершенствованная модель ПА-24 испытывалась в Тихом океане, поскольку здесь рекордные глубины по соседству с сушей, каких-нибудь двести километров от Курильских вулканов до таинственной щели Тускароры. Именно поэтому Алеша оказался на Курильских островах и сюда же прилетели его консультанты, в их числе и Сошин.

Картинно описывал мне Сошин природу Курил. Островную дугу он сравнивал с челюстью великана, который захотел выпить море и не сумел, окаменел с разверстой пастью. Каждый остров - зуб (ничего себе зубики!), иные раскрошились от старости, у иных пустое дупло (кратер), заполненное соленой водой. И вот стоит среди вод это полукольцо с черными отвесными стенами, стоит наперекор пенным валам. А вулканы! Клокочущая гора, содрогающаяся, как кипящий чайник на огне, фонтаны ошпаривающего пара над трещинами, сотни шипящих фонтанов. И клубы бурого дыма над вершинами, по ночам освещенные зловещим пламенем изнутри. Но тут же рядом мягкие зеленые холмы, волнующиеся заросли бамбука, пологий берег. И машина мчит по мокрому песку, давя хрустящие раковины в лужах, а из белесого тумана, цвета чая с молоком, выкатываются могучие валы, шелково-серые или свинцовые с мыльной пеной на гривах. Выкатившись, замирают на секунду, как бы примериваются для удара и вдруг с яростным грохотом рушатся на сушу, загребают гальку, с ворчливым рокотом волочат в туман.

Перед лицом этой стихии такой беспомощной выглядела горсточка людей, что-то затевающих на пляже, такой несерьезной - решетчатая конструкция ПА-24, похожая на каркас разобранного для ремонта "козлика". Первая мысль была: неужели эта жиденькая машина предназначена для покорения рекордных глубин океана? Несолидно! Легкомысленно!

А между тем несолидная решетчатость машины была задумана нарочито. Более того, сквозная прозрачность была главным козырем Ходорова. Ведь почему проникновение в глубины так трудно для человека? Потому что мы дышим воздухом, нам необходимо кусок атмосферы таскать с собой, сохранять под водой этот воздушный пузырь, несмотря на чудовищное давление: 100 атмосфер на глубине километра, 1000 и более атмосфер на самом дне. Давление как в паровом котле, как в турбине высоких параметров. Вот техника и городила стальные панцири, словно для паровых котлов и турбин: жесткие водолазные скафандры, жесткие подводные лодки, броненосные батисферы, батистаты, гидростаты. И все для того, чтобы давление не расплющило запаянную банку с воздухом, где сидит и дышит человек.

Но машина-то не дышит. Ей не нужен воздух и не нужен панцирь для воздуха. Никаких подводных пузырей, пусть все ее детали находятся в воде. Печатные схемы, сети и блоки можно впрессовать в пластины, металл изолировать от воды стеклом или пластиком. И проблемы давления не существует: все получается легким, плоским, пластинчатым или решетчатым.

И кажется непрочным человеческому взору, привыкшему надежность связывать с массивностью, монолитностью.

Сам Алеша тоже показался несолидным при первом знакомстве. Вот какими словами описывал его Сошин:

"Худой, высокий, похож на непомерно вытянувшегося подростка. Лет двадцать восемь было ему тогда, для начальника экспедиции маловато. Глаза светлые, близорукие, немножко неуверенные; толстые, добрые, выпяченные губы. У начальника губы должны быть поуже, ему приходится зубы стискивать. Ходоров был похож не на взрослого инженера, а на многообещающего вундеркинда, из тех, что забирают все премии на школьных олимпиадах и с первого курса пишут научные работы. Поддавшись просьбам профессоров, я иногда брал таких в экспедицию и с ужасом убеждался, что все теории, они знают наизусть, в уме перемножают трехзначные числа, но дров для костра наколоть не умеют, ужа не отличают от гадюки, не удосужились научиться плавать, пуговицы пришивать, портянки заворачивать. А лето коротко, и предпочтительнее не тратить время на изучение этих разделов геологии".

"Одним словом, я бы этого Ходорова не взял в свою партию" - так заключил Сошин.

Вероятно, неорганизованность больше всего возмущала Сошина, этого великого бухгалтера озарения. Алеша действительно был прескверным организатором - не в том были его достоинства. Ия поняла это позже.

Алеша был шахматист по складу ума, шахматный комбинатор. Со школьной скамьи его увлекала игра с числами, из чисел он выкладывал чудеса. И призы забирал на олимпиадах, и научные работы писал с первого курса, как догадался Сошин, и сразу из института попал в конструкторское бюро, а через год стал начальником группы, притом ведущей - группы общего программирования автоматов. В голове его легко создавались великолепные композиции из чисел, формул, блоков, емкостей и сопротивлений, механических пешек и фигур. Но если какая-нибудь биологическая фигура (слесарь-механик или дежурный электрик) работала с ленцой, композитору легче было самому сбегать на склад, чем исправлять качественную неполноценность этой фигуры.

Наконец, уже во втором часу, с опозданием на полдня, был дан старт.

Лязгая гусеницами по камням, машина двинулась к ближайшей бухточке. Люди провожали ее, крича и махая платками, хотя махать было некому, в решетке никто не сидел. Внезапно Сошин заметил, что на пути машины торчит острая ребристая плита, как раз под самый клиренс, вот-вот напорется, забуксует. Кинулся оттолкнуть. Куда там! Плита и не шевельнулась. Но, демонстрируя свои таланты, машина сама обошла препятствие. Не доходя метров пяти, взяла в сторону, объехала плиту и вывернула на прежний курс.

Берег сравнительно круто спускался к воде, но машина и тут не сплоховала. Немножко притормозила, взяла чуть наискось, мягко съехала, увлекая за собой мокрую гальку. И вот уже гусеницы шлепают по воде, струи заливают ступицы. Мотор не заглохнет ли? Нет, уже и ребристый вал покрыт водой, лопатки взбивают пену. Словно робкий купальщик, машина постепенно погружается по "колени", по "пояс", по "грудь". С полминуты еще режет волну острым носом, а там и нос нырнул, волны переплескивают через него. Некоторое время еще скользит над водой антенна, словно перископ подводной лодки. Скользит, скользит и погрузилась. Неспокойное море стирает треугольный след. Что там происходит сейчас под этой блестящей колышущейся поверхностью? Хорошо бы увидеть.

В том-то и дело, что можно было видеть.

Ходоров пригласил гостей в смотровую. Открыл дверь, обыкновенную дверь, обитую войлоком, а за ней оказался подводный мир.

В смотровой было несколько экранов: передний большой, два маленьких у самого пола, боковые - справа и слева, один на потолке и еще задний. Ни единого окна, одни только экраны: внизу видно дно, сбоку и наверху - вода. И так как изображение проплывало с переднего экрана через боковые на задний, создавалась полная иллюзия передвижения. Даже укачивало немножко, поскольку, пробираясь между подводных скал, машина то зарывалась носом, то переваливалась с боку на бок. Одна из зрительниц, особенно склонная к морской болезни, выбежала бледная, прижимая платок ко рту.

Отчасти даже хорошо было, что старт запоздал. Утренний туман успел рассеяться, и экраны светились радостным золотистым светом. В золотисто-зеленой воде расплывчатыми тенями проплывали скалы. Над ними шевелились водоросли, словно волосы, вставшие дыбом. Развевались зеленые ленты морской капусты, волновался красный и бурый мох. Мелькали похожие на астры актинии, белые, розовые и кремовые морские лилии с пятью лепестками вокруг хищного рта. Глаза не успевали все охватить, все заметить. "Смотрите, смотрите!" - слышалось то и дело. Вот стайка рыбок разлетелась брызгами, уступая машине дорогу. Рядом хищник, проголодался, распялил рот, всосал ближайшую. Пронесся толчками маленький кальмар - живая ракета, изобретенная природой. Выталкивая воду, вытягивал щупальца в струнку, а исчерпав инерцию, сжимался в комок. А вот оранжевая офиура, словно пять змеек, сросшихся головами. Смотрите, смотрите!