Западно-азиатский вариант формирования государственности заметно. отличался и от месопотамского, и от египетского. Главное отличие его состояло в том, что, несмотря на наличие в этом регионе ряда древнейших из известных истории протогосударственных образований и нескольких весьма специфических политических структур (таких, как иудейская или финикийская), для региона в целом была характерна определенная вторичность. Вторичность в том смысле, что государства Западной Азии, – даже оставляя в стороне Вавилон, прямого наследника шумеров, – в своем развитии многое заимствовали у опередивших их соседей и за этот счет ускоряли темпы своего развития. Это было характерно и для митаннийцев, и для хеттов, и для ассирийцев, в какой-то степени и для народов Восточного Средиземноморья. Все они так или иначе были знакомы с месопотамской клинописью, с основами выработанного в древнем Двуречье законодательства, не говоря уже о календаре, азах математики, мифологии и религии. Понятно, что в каждом из западно-азиатских государств древности, больших и малых, все, что перенималось, энергично перерабатывалось и усваивалось в сильно видоизмененном виде, однако сам факт заимствования при этом не может быть поставлен под сомнение.

Заимствование чужого опыта всегда ускоряет развитие. Западно-азиатские структуры продемонстрировали это достаточно ясно. Хетты и ассирийцы щедро использовали боевой и политико-административный опыт Египта. В еще большей степени заимствовался и усваивался западно-азиатскими народами древности торговый опыт вавилонян. Стоит напомнить, что Ашшур вначале славился как торгово-транзитный центр и лишь позже стал столицей сформировавшейся на этой основе Ассирии.

Вторичность характера эволюции отнюдь не равнозначна второстепенности. Напротив, многие из только что оцененных в качестве вторичных западно-азиатских государств древности оказались уникальными в своем роде. Это те же древние евреи с их монотеистической религией и величественным храмом в Иерусалиме в честь Яхве – трудно переоценить историко-культурное значение этого феномена в судьбах человечества. Это финикийцы с их развитыми формами торговли, мореплавания и колонизации. Это, наконец, митаннийцы и хетты, прославившиеся одомашниванием лошади, изобретением боевых колесниц и положившие начало железоделанию. Я уж не говорю о такой «вторичной» державе, как халдейский Вавилон с его роскошью и развитой торговлей.

История ближневосточной древности I тысячелетия до н. э. была ознаменована созданием великих «мировых» держав, империй. Принципиальным отличием империй от крупных государств более раннего времени было новое качество политической структуры: она не только по-прежнему расширялась за счет включения в нее различных племен и народов, противостоящих одна другой и связанных друг с другом хозяйственно-культурных зон, земледельцев и кочевников, но и становилась более жесткой с точки зрения внутренней администрации. Если прежде вновь завоеванные территории обычно оставались полуавтономными, а управляли ими их прежние правители, терявшие независимость и вынужденные выплачивать дань, то теперь все чаще новые регионы преобразовывались в управлявшиеся чиновниками центра провинции. Население империи в немалой степени нивелировалось за счет его массовых перемещений, как то впервые стало практиковаться ассирийцами. С точки зрения общей динамики эволюции появление такого рода империй было закономерным и в некотором смысле высшим, завершающим этапом процесса генезиса развитой политической структуры: на протяжении тысячелетий складывались первичные протогосударства, на их основе и в ходе ожесточенной междоусобной борьбы возникали вторичные протогосударства и политические образования типа ранних государств; затем шло политическое объединение более крупных масштабов – возникали мощные развитые державы, о которых уже шла речь (Египет, Вавилония, Хеттское царство и др.). И наконец, мировые державы, империи типа Ассирии. Наследником Ассирии на короткий срок стало Нововавилонское царство, а затем пришла очередь персов.

Первые империи, что хорошо видно на примере Египта времен Нового царства, той же Ассирии, были объединениями еще непрочными, эфемерными. Они держались на силе и потому во многом зависели от хорошей армии, от удачливой внешней политики умелого правителя, от вовремя проведенных реформ, направленных на усиление власти центра. Но, поскольку сильные правители сменялись слабыми, в периоды правления которых резко возрастали центробежные тенденции, и поскольку реформам всегда противостояли издревле складывавшиеся устойчивые нормы обычного права и местные традиции, сильно ослаблявшие эффективность этих реформ, фундамент политической суперструктуры – империи – легко давал трещины. Империя приходила в упадок и рушилась. Однако на смену ей шла новая империя, энергично прибиравшая к рукам наследство своей предшественницы. Уже одно это примечательное обстоятельство убедительно подтверждает закономерность самого процесса: мозаика ближневосточной древности да и не только ближневосточной, по меньшей мере с I тысячелетия до н. э. была готова для политической интеграции. Вопрос был лишь в том, на какой этнополитической и религиозно-культурной основе такого рода интеграция окажется наиболее прочной и эффективной. И, конечно, многое зависело от создания оптимальной административной структуры, пригодной для институционализации имперских форм власти.

В поиск такой структуры внесли свой немалый вклад и египтяне, и вавилоняне, и ассирийцы, и хетты. Ассирия продемонстрировала первые реальные результаты процесса поиска: массовые перемещения населения и создание управляющихся из центра провинций заложили прочный фундамент эффективной имперской администрации, особенно на окраинах, заселенных до того иноплеменниками. Дальнейшие принципиально важные в этом направлении шаги сделали персы.

Древние иранцы, принадлежавшие к одной из ветвей индоевропейцев, появились на территории современного Ирана на рубеже II—I тысячелетий до н. э., причем в науке до сих пор не решен вопрос, откуда они появились – с территорий Кавказа или из Средней Азии через прикаспийские степи. Вступив во взаимодействие с местным населением – хурритами, касситами и др. – и частично ассимилировав его, иранцы с VIII в. до н. э. стали господствующим этносом, разделившимся, в свою очередь, на две части – мидян на севере и персов на юге. Войны Ассирии с Урарту, вторжения киммерийцев и скифов создали благоприятную ситуацию для консолидации мидянских племен, на основе которой сложилось государство Мидия, ставшее уже в VII в. до н. э. сильной державой, союз которой с Вавилонией сыграл решающую роль в крушении Ассирии.

Удачливый правитель Мидии Киаксар (625—585 гг. до н. э.) не только разгромил Ассирию, но сумел покорить и подчинить также Урарту и ряд других стран от прикаспийских степей до Малой Азии, где им был заключен союз с крупным Лидийским царством. Сын Киаксара Астиаг (585—550 гг. до н. э.) предпринимал усилия для сохранения и укрепления могущества Мидии. Однако в этой борьбе он встретил ожесточенное сопротивление региональной племенной знати, обогащение которой в ходе завоевательных войн способствовало ее усилению. Среди иранских племен, находившихся в зависимости от царей Мидии, были и ведшие борьбу с их соседями-эламитами персы.

Располагавшиеся на юге иранского плато, рядом с древним Эламом, персы долгие десятилетия существовали практически автономно от этнически близких им мидян. Консолидация персов в государство происходила медленно и чуть запаздывала по сравнению с мидянской. Однако автономия эта способствовала политической независимости формировавшегося государства. Правитель персов Кир I во второй половине VII в. до н. э. признавал авторитет Ассирии, с которой мидяне вели ожесточенную борьбу, а во времена его сына Камбиза I, женатого на дочери Астиага, персы были уже вассалами Мидии. Сын Камбиза Кир II был по матери внуком царя Мидии, и это родство сыграло определенную роль как в его судьбе, так и в судьбах всех персов.