Я заметил, что Екуана, отец юноши, от волнения почти совсем протрезвел.
В какое-то миг шаман подскочил ко мне и в знак уважения к гостю позволил заглянуть в одну из корзинок, открыв на мгновение крышку: внутри копошились десятки тысяч свирепых муравьев. Затем среди всеобщего напряженного молчания шаман поставил одну корзинку на голую грудь юноши, а вторую — на грудь девушки. Муравьиный суд начался.
— В корзинках есть маленькие отверстия, — стал объяснять мне Фуюди, — муравьи не могут сквозь них убежать, но могут кусать, О-ей, уже начали!
По лицам несчастных заметно было, что муравьи и впрямь не теряли времени даром. Пот ручьями лил с тел обоих, и они от боли кусали губы, хотя и старались делать это незаметно.
— Они должны терпеть спокойно и стойко, — продолжал объяснять Фуюди.
— Если они пошевелятся от боли, а еще хуже — застонут, тогда — конец.
— Какой конец? — не понял я.
— Они не смогут жениться и навлекут на себя великий позор!
Шаман же не знал пощады. Он поминутно встряхивал корзинки, доводя муравьев до неистовства, и каждый раз при этом переставлял корзинки с одной части тела истязуемых на другую. Барабан тем временем все наращивал темп своего глухого аккомпанемента, а зрители с безжалостным вниманием все напряженнее следили за юными страдальцами.
Торжественный обряд достиг апогея, когда шаман открыл корзинки и содержимое их высыпал на тела новобрачных. Муравьев было такое множество, что местами они облепили кожу сплошным черным шевелящимся покровом. Жестоко кусая, они мгновенно расползались по телам, и не оставалось уже ни одного живого места, куда бы они не вгрызались, испуская свой жгучий яд.
Юные страдальцы держались стойко и ни разу даже не вздрогнули. Юноше муравьев досталось больше, и порой мне казалось, он вот-вот лишится чувств. Свирепые насекомые тучами заползали на лица, и мученикам приходилось смежать веки, чтобы уберечь глаза. Но, несмотря ни на что, они переносили боль мужественно, и лишь у юной индианки из-под сомкнутых век ручейками текли слезы. Но и она не издала ни звука и не шевельнулась.
Какое-то время спустя муравьи стали сползать с тел и разбегаться в разные стороны. Шаман признал, что новобрачные выдержали испытание. Но тогда несколько буйных юнцов громогласно возмутились: «Нет, она не выдержала испытания — у нее лились из глаз слезы, значит, они не могут жениться!» Другие же выступили в защиту молодоженов. Поднялся шум, разразилась ссора. И только благодаря присутствию гостей дело не дошло до драки. Большинство варраулов, хотя и не без помощи тычков и подзатыльников, довольно быстро одержали верх над смутьянами и усмирили завистников. На помосте вдруг воцарились мир и согласие. Молодожены избежали беды.
По окончании муравьиного суда веселье и попойка возобновились с еще большей, чем прежде, силой — как-никак теперь праздновалось что-то вроде свадьбы. Для нас, гостей, и для старейшин развесили гамаки, предложив в них улечься. Один из них занял я и, надо признаться, чувствовал себя в нем весьма удобно и покойно. По кругу снова пошло кашири, правда, я лишь делал вид, что пью. Зато многие из моих спутников изрядно упились. К счастью, Арнак, Вагура и Ласана почти совсем не пили и следили за другими. Тем не менее кое-кого из наших, упившихся до беспамятства, пришлось отправить на шхуну проспаться.
Манаури, чувствуя себя на седьмом небе, не уклонялся от лишнего глотка. Захмелев и лежа рядом со мной, он через Фуюди о чем-то оживленно беседовал с Екуаной. Как видно, они делились между собой важными тайнами, ибо Екуана теперь реже разражался смехом, часто морщил лоб, то и дело бросая в мою сторону полные благосклонности взгляды. Наконец он вылез из гамака и, придвинув табурет, сел подле меня.
— Анау, великий вождь, о мудрый Белый Ягуар! — нараспев заговорил он, размахивая надо мной руками, что, вероятно, выражало его доброжелательность ко мне. — Ты умный и могучий вождь!
— Перехвалишь ты меня, Екуана, — рассмеялся я. — Манаури, наверное, наговорил тебе обо мне всяких небылиц.
— Небылиц? — повторил вождь, хитро прищурившись. — Белый Ягуар, я вижу, к тому же еще и скромный вождь. А у кого много-много огненных зубов, которые — бум, бум, бум! — и убивают всех врагов?
Екуана с почтением указал на серебряный пистолет, который я, забираясь в гамак, положил подле себя.
— Такие зубы у меня есть, это правда! — согласился я, смеясь.
— А кто научил своих друзей, — продолжал вождь все тем же льстивым тоном, — кусать огненными зубами? Белый Ягуар научил!
— И это правда! — охотно согласился я. — Но взгляни вокруг. Мои огненные зубы умеют больно кусать, но твой кашири, хотя всего лишь напиток, оказался сильнее. — И я выразительно посмотрел в сторону нескольких захмелевших араваков.
Все окружающие нас разразились смехом, а Екуана с притворным огорчением признал, что такова уж натура индейцев — все они неисправимые пьянчуги.
Стремясь перевести беседу на темы более важные, я спросил Екуану, что известно ему об англичанах, живущих якобы в устье реки Эссекибо, куда мне хотелось бы со временем попасть. Но вождь уклонился от вопроса и не мог или не хотел сказать ничего, кроме того, что где-то на юге действительно живут англичане и они намного лучше, чем голландцы, но голландцев значительно больше.
— О-о-о! Голландцы! — Екуана передернулся, будто вспомнил о чем-то крайне неприятном.
— Неужели они настолько вам досадили? — заинтересовался я.
— Еще как! И даже не они, а их наемники — ловцы рабов…
Но тут Екуана словно спохватился и прикусил язык.
— Ты, Белый Ягуар, — спустя минуту вновь обратился он ко мне просительным тоном, — плыви на запад, к реке Итамаке, а не на юг. У нас, варраулов, и у араваков тебя встретят с открытым сердцем и с радостью, ибо ты прибыл в тяжелую для нас минуту, и мы очень, очень тебе рады. У нас ты найдешь верных друзей.
— О какой тяжелой минуте ты говоришь?
Екуана опять уклонился от ответа, сделав вид, будто не расслышал вопроса, а возможно, и впрямь был слишком пьян. Он то и дело хлопал в ладоши, подзывая к себе женщин, разносивших кашири, фрукты и прочую снедь. Разносили их преимущественно молоденькие вертлявые девчушки. Они скакали вокруг вас, как игривые козочки. Были среди них и девушки постарше, хотя не менее игривые и веселые. Две из них присели на корточки возле моего гамака и с комично-озабоченным видом наперебой что-то щебетали мне, словно пичуги.
— Чего они хотят? — спросил я стоящих рядом друзой.
— Да просто дурачатся, проказничают.
— Что значит проказничают? Что они говорят?
— Говорят, что ради тебя не испугались бы муравьев…
Все восприняли это как веселую шутку, но Ласана, хоть и улыбаясь, тут же решительно схватила юных кокеток за вихры, вытолкала из-под моего гамака и прогнала прочь.
Солнце касалось уже кромки леса, день угасал. Екуане не терпелось посмотреть наше оружие, и я отправился с ним на шхуну, велев вынести на палубу все ружья. Они произвели впечатление. Вождь довольно долго смотрел на оружие с немым уважением, а потом спросил, когда мы намерены двинуться в дальнейший путь.
— Завтра, конечно.
— После восхода солнца начнется прилив, давайте тогда и двинемся.
— Разве ты тоже поплывешь с нами?
— Да, я должен проводить вас к Оронапи. Он знает уже о вашем прибытии.
— Кто такой Оронапи?
— Оронапи — верховный вождь всех южных варраулов.
— Мои друзья араваки спешат на Итамаку, — напомнил я.
— Ничего. Вам по дороге: селение Оронапи Каиива находится на берегу Ориноко в двух днях пути отсюда.
— Ну, если так, тогда мы не возражаем.
Судя по всему, Екуана придавал этому визиту какое-то особое значение. Немного спустя он взял меня за руку и повлек куда-то в сторону, на берег реки, где лежало десятка два лодок, наполовину вытащенных из воды. Здесь были и маленькие каноэ из древесной коры, и значительно большие лодки, сделанные из целого ствола, выжженного в середине. Вождь объявил, что дарит мне одну из этих больших лодок, и предложил самому выбрать любую. Такая лодка, вмещавшая более двадцати человек, была настоящим сокровищем, и неожиданная щедрость Екуаны повергла в приятное изумление и меня, и всех моих спутников.