Почти половину пути они прошли, как опять загремело на западе, и Мачихин, не стесняясь сержанта, мелко закрестился, бормоча что-то про себя. Сержант, всегда насмехавшийся над бойцами, которые в страшные минуты на передке крестились, сейчас даже не усмехнулся и ничего Мачихину не сказал. Видно, потому, что не о себе тот беспокоился, не своей смерти страшился. А может, просто не заметил.

Бомбежка слышалась уже явственней, уже не дальний гул, а каждый отдельный разрыв бомбы похоронно бил по слуху, наполняя сердце Мачихина свинцовой тяжестью предчувствия беды, которая может случиться с Катей.

- Эх, чуяло мое сердце нехорошее, чуяло,- сказал он обреченно.

- Не ной прежде времени,- оборвал сержант.- Помнишь, какие мы бомбежки принимали, страху было полные валенки, а потерь не так уж много. Ничего с твоей Катей не случится.

- Тебе-то что? Случайная знакомая на пути, а я ее махонькую еще знал, с ее отцом дружбу водил, мать ее, Марию, уважал очень, умная женщина до чрезвычайности.

И вот показался лес тот самый... Дальний край его окутан был дымом. Теперь до леса дойти немного, потом по лесной той дороге. Самолеты фрицевские к тому времени, видно, ушли, потому как тихо стало и лишь тянуло гарью. Сержант приостановился.

- Как бы нам под третий заход не угодить,- пробормотал он и цигарку начал сворачивать.

- Ты можешь, сержант, меня здесь обождать,- повернулся к нему Мачихин и усмехнулся.

- Нет уж, вместе пойдем,- вздернул голову сержант и сделал шаг.

Разыскать Катю было нелегко. Среди дымящихся огромных воронок, поваленных деревьев, густого дыма метались ошалевшие, с выпученными глазами бойцы, обращаться с вопросами к которым было бессмысленно,- никто ничего не знал, да и не до ответов им было. Орали командиры, собирая свои подразделения, стонали раненые, бегали санитары и санинструкторы. Все знакомое им и страшное. Не знали они и с какой стороны дороги искать, слева ли, справа находилась рота связи, неизвестно. А потому бродили они среди всего этого ужаса, надеясь лишь на случай, что наткнутся ненароком на роту связи, хоть на одну девушку оттуда и тогда спросят про Катю.

Правую часть леса они почти всю обошли, но ни одной военной девушки не встретилось. Перешли в левую, где было все то же - воронки, поваленные деревья, трупы, раненые, и тут еще шалашики догорали, а потому дыму было еще больше. И эту часть леса обошли челноком и стали было надежду уже терять. Сержант присел, вытирая лоб и пробормотав, что рана совсем разболелась и трудно ему ходить. Присел и Мачихин. Верно, надо дух маленько перевести и перекурить, что ли, хотя дыму здесь и так хватает...

- Разве найдешь тут,- пробурчал сержант.

- Надо найти... Ты, сержант, можешь идти, а я тут хоть день, хоть два пробуду, но Катерину найду.

- Я тебя бросать не собираюсь.

- Благодарствую, сержант... Парень ты, вижу, неплохой, но с ветром в голове.

И здесь вышли прямо на них две девушки, которые вели под руку третью, в ногу раненную. Одна из них, что справа, была вроде та, которая к ним вместе с Катей подходила. Мачихин бросился к ним.

- Девоньки! Не знаете, что с Катериной моей? Земляк я ейный.

Девушки приостановились, глаза опустили и молчали. И по виду их понял Мачихин все.

- Где она, Катя-то? - глухо, упавшим голосом спросил он.

- Пройдите немного, она там лежит,- ответила та, что с Катей подходила, кивнув назад.- Мы вернемся скоро. Пошли, Люся.- И потянули они раненую.

Мачихин долго стоял, не в силах сдвинуться с места, пока не взял его сержант под руку и не повел. Шагов через тридцать увидели они Катино тело. Голова запрокинута, руки разбросаны, гимнастерка ниже пояса вся в крови и голова тоже. Взметнутая взрывом юбка обнажила Катины ноги, и было видно, как страшно белело выше стянутых резинками чулок нагое тело.

- Видать, сразу убило... не мучилась,- сдавленным голосом сказал Мачихин то единственное, что может принести хоть какое-то облегчение живым, и стянул с себя шапку.

Потом нагнулся, коснулся рукой Катиного лица.

- Не захолодела еще... Эх, Катя-Катерина, девонька моя... Давай приберем ее, сержант.

- Юбку одерни, Мачихин... Юбку,- еле слышно выдохнул сержант и отвернулся.

Не мог он смотреть на мертвую Катю. Ему стало невыносимо стыдно за совсем недавнее: за игривый свой разговор, за то, как обглядывал он жадно ее фигурку и за те мысли, какие у него тогда были. Он сильно побледнел, подрагивали у него искривленные губы, да и всего начал бить противный озноб - убитую женщину он видел впервые в жизни. Так и стоял, потупившись в землю, переминаясь с ноги на ногу.

Мачихин же привычным движением закрыл Кате глаза, руки сложил на грудь, юбку поправил, подложил под ее голову что-то, вытер своим грязноватым платком застывшую струйку крови у рта. Поднявшись, он еще долго глядел на нее, и вспомнилась она ему еще совсем махонькой девчушкой, потом длинноногой отроковицей и, наконец, уже взрослой девушкой, провожавшей его и остальных мужиков и ребят из их деревни в военкомат, в район... Думал и о том, что предстоит ему тяжкое дело отписать все Катиной матери: и встречу на дороге и эту, последнюю. И надо, конечно, сообщить, где могилка будет. В похоронке-то, может, и напишут, но напутать могут, надо уж самому все точно узнать.

- Вот, сержант, чуяло мое сердце беду, чуяло... Давай ужо подождем, пока не захоронят ее.

- Конечно, подождем.

- Что-то карман у гимнастерки ее пухлый? Может, матери письмо отписала да послать не успела. Взять, что ли? - повернулся Мачихин к сержанту.

- Возьми, конечно... Никто, кроме тебя, не пошлет.

Мачихин нагнулся, расстегнул карман и вытащил несколько исписанных листков.

- Да, письма,- пробормотал он, засовывая их в свой карман.

Тут вернулись те две девушки, лица испуганные.

- Бегите отсюда, опять самолеты летят! - крикнула одна.

- Неужто, гады, опять?! Вы, девоньки, в воронки давайте, в воронки прячьтесь, ну и мы тоже.

За деревьями самолетов было не видно, но вой их слышен, а вскоре и свист бомб.

Они бросились в глубь леса и через метров сто скатились в большую воронку, прижались к развороченной, еще теплой земле и замерли. Ну и началась опять та страшная карусель - свист бомб, грохот разрывов, крики и стоны.. Как всегда, казалось им, что бомбежка длится бесконечно долго и что не будет ей конца-края. Во время передышки, когда самолеты на разворот пошли, сказал Мачихин дрожавшим девчушкам:

- Не бойтесь, девоньки, второй раз в одно и то же место бомба не падает. Дай бог, пронесет мимо... А ты, сержант, прости, что завел я тебя сюда.

- Я сам шел, Мачихин... Может, мне надо было это, Катю увидеть. Понял?

Пока около них близко бомбы не падали, только одна вроде недалече разорвалась, оглушив их малость, но была она последней, тихо стало, лишь гул уходящих самолетов...

- Пронесло вроде, девоньки,- выдохнул Мачихин и начал из воронки выкарабкиваться. За ним сержант, который подал руку девушкам для помощи.

Все вместе направились они к тому месту, где Катино тело лежало, но шагов за двадцать уже увидели: нет там Катеньки - дымилась на том месте свежая воронка.

- Господи боже мой,- прохрипел Мачихин.- Второй раз убило, вот ведь судьба.- И осел оземь.

Одна из девушек заплакала, другая держалась.

- Вот, словно и не было нашей Катеньки совсем на свете.

Постояли они еще немного у воронки в молчании, но надо было идти, и стали они прощаться с девушками.

- Вы уж напишите Катиной матери, а то мы... просто не в состоянии сейчас...- попросили они.

- Понимаю, девоньки, куда вам теперича, очнуться вам надобно. Отпишу, разумеется. Отпишу...

...Заночевали они в той деревне, где сержант сало покупал и как раз в том же доме. Молодая хозяйка выставила им чугунок картошки, но есть им не хотелось, вернее, не могли. Сержант сидел за столом с померкшими глазами, подперев голову рукой, и смолил цигарки одну за другой. А Мачихин, прибившись к окошку, вынул те бумажки, что у Кати взял, и начал читать. Письмо первое было от Катиной матери: