За обедом были взрослые гости и шли шумные и скучные взрослые разговоры. К папе тянулись с рюмками и поздравляли с тем, что где-то очень похвалили его последнюю работу.

Софья Филипповна тоже чокалась и сияла, как будто это касалось ее больше всех, и Саша с радостью почувствовала, что теперь та ей совсем не правится.

Папа выпил рюмку водки, чокаясь с каким-то серьезным грузным человеком в очках, который его поздравил вполголоса и без улыбки, как будто даже грустно, отчего поздравление вышло самым убедительным из всех. Софья Филипповна, не переставая приятно улыбаться, налила папе вина.

- Ненавижу я вино! - сказал папа.

- Приучайся, - противно ласково сказала Софья Филипповна. - Это очень хорошее, оно редко попадается.

Папа отвернулся от нее, оставив рюмку нетронутой, и, встретившись глазами с Сашей, слегка ей подмигнул, указывая на тарелку, чтобы ела как следует.

После этого они постоянно переглядывались под шум голосов гостей и звон тарелок, и это было необыкновенно приятно - сознавать, что они двое тут как будто отдельные от всех и одни понимают друг друга.

Нянька повела девочек укладывать спать, и, хотя Софья Филипповна как раз начала резать торт с шоколадным кремом, Саша сползла потихоньку со стула и тоже вышла, потому что ей жаль было готовых разреветься девочек.

Кроватки у девочек были с сетками, какие делают для совсем маленьких.

Они все время сбрасывали с себя одеяла, держась за гибкие перильца сеток, и подпрыгивали в долгополых ночных рубашонках и кричали:

- Саша, только ты не уходи!.. А то мы умоляем!.. - И то, что они так неправильно, смешно говорят, тоже трогало Сашу.

Когда в детскую пришел папа, девочки залезли под одеяла, но еще долго продолжали доказывать, что обязательно всю ночь пролежат с открытыми глазами и будут плакать, если им не пообещают, что Саша завтра с утра обязательно к ним приедет на весь день, и послезавтра тоже, и послепослезавтра... И, не переставая болтать заплетающимися языками, они сонно целовали Сашу на прощанье, успокоенные, обманутые папой, который ласково и грустно приговаривал: "Да, да, и завтра... и послезавтра..." так что можно было подумать, что он сам об этом мечтает больше, чем девочки.

С папой вместе, держась за руки, они спустились в темный сад.

Радио глухо играло в доме, за освещенными окнами, а прямо над головой шелестели березы и шумели по ветру сосны.

- Вот и поговорить с тобой опять не успели как следует, - сказал папа, и после этого они молча прошлись туда и обратно по темной аллейке.

- Мне, наверное, уже пора, - сказала Саша.

Они поднялись опять на веранду, держась за руки до самой двери.

Софья Филипповна сейчас же встала со своего места, узнав, что Саша собирается уезжать, и пошла проводить в переднюю. Пока Саша одевалась, она стояла рядом, и видно было, что ей хочется сказать что-нибудь хорошее хоть на прощанье, но опять, как всегда, они обе не могли забыть обязательного правила: "красное" и "черное" не называть - и обе рады были поскорее попрощаться.

- Я поеду, пожалуй, проводить, - сказал папа, снимая с вешалки свое тяжелое и длинное пальто. Софья Филипповна быстро проговорила: "Пожалуйста!" - как-то нехорошо и высоко произнеся "а" посредине этого слова...

На обратном пути они устроились все втроем с Митей на переднем сиденье, так что было тесновато, но очень уютно.

У столба с дощечкой "22" и "23" они остановились. Саша попрощалась за руку с Митей, они вдвоем с папой вышли и, держась за руки, спустились под откос.

Невдалеке просвечивали сквозь деревья огоньки. Они медленно пошли к ним, пересекая наискось широкий выгон, по которому только сегодня утром Саша шла одна к ожидавшей ее машине.

Папа провел рукой по шершавой материи пальто у нее на плече:

- Старенькое у нас стало пальтишко.

- Да, - небрежно ответила Саша. - Все собираемся купить новое, да как-то руки не доходят. - Это были точные слова Казимира Ивановича.

Мокрая трава шуршала у них под ногами, они шли и опять молчали. Так о многом нужно бы поговорить, что и начинать не стоило на несколько минут.

И тут вдруг Саше с внезапной ясностью представилось, что вот они так сейчас пойдут, пойдут и не остановятся, как всегда, у первого фонаря, а прямо поднимутся на крыльцо, и мама улыбнется им навстречу и скажет: "Ну, наконец-то вы оба вернулись", и окажется, что они с папой просто куда-то уходили и пришли обратно домой и никогда не было на свете ни Софьи Филипповны, ни веранды с цветными стеклышками.

О чем думал папа, она не знала, но почему-то не удивилась тому, что произошло дальше.

Деревенская улица лежала перед ними, как черная просека между высоких деревьев, и только редкие, круглые пятна света от фонарей, неровно покачиваясь, освещали лоснящиеся глубокие колеи разъезженной дороги.

Они дошли до самого края последнего светового круга, где останавливались всегда, чтобы проститься, и сердце у Саши начало биться легко и быстро, прежде чем она как следует поняла, что произошло. Они не остановились, они продолжали идти рядом дальше, через освещенное место, прямо к ветровскому дому. Только у самого крыльца они остановились, уже понимая друг друга.

- Пойти сказать? - невнятно спросила Саша, сама не зная почему шепотом.

- Да. Только ты скажи, что очень, очень прошу. Хоть на минутку.

Саша с вытянутыми вперед руками, в темноте, почти пробежала заставленные кадушками сени и, стукнувшись с разбегу плечом, распахнула дверь в комнату. Мама сидела одна за столиком, на своем месте у окошка, на подоконнике которого стоймя была поставлена подушка, чтобы не дуло из щели. Вероятно, услышав Сашины бегущие шаги, она вопросительно смотрела на дверь, уже успев поставить на место чашку, но еще держа в руке надкушенный кусочек печенья.

Саша разом вспомнила, что Казимир Иванович, наверное, ушел теперь допоздна играть в преферанс с соседним дачником Макеевым только для того, чтобы не присутствовать при ее возвращении от папы.

- Мама!.. - отчаянно проговорила Саша. - Ну можно ему на минуту войти? Он тут стоит.

Мама испуганно встала и повела плечами, будто от холода.

- Ну что это? - тихо сказала она. - Ну хорошо. Ну пусть...

Папа стоял на ступеньках и, сразу же схватив протянутую Сашей руку, пошел, спотыкаясь и спеша, куда она его вела в темноту сеней.

Саша ввела его в комнату и, не глядя на мать и не оборачиваясь на папу, торопливо сказала:

- Я пока пойду посижу у Ветровых.

Муж и жена Ветровы жили во второй половине дома, разделенного русской печью и дощатой перегородкой, но доходящей до потолка.

Тоня Ветрова любила, когда к ним заходила Саша, и сейчас тоже обрадовалась ее приходу. Она стояла за спиной мужа и, покусывая ноготь, смотрела через плечо, что тот пишет карандашом в тетрадке. Рядом с ними на столе стоял открытый патефон, но заводить его они сейчас стеснялись, чтобы не помешать своим жильцам.

Саша поздоровалась и в то же время невольно услышала, как за перегородкой заговорил папа:

- Я знаю, вы мне не велели приходить, но я вот зашел. На минутку...

- Что же вы сегодня не заводите? - удивительно спокойно спросила Саша. - Запустите пластиночку.

- Елене Николаевне не помешать бы, - нерешительно и обрадованно сказала Тоня Ветрова.

- Ну что вы... - быстро сказала Саша и сама положила первую попавшуюся пластинку на диск.

Металлическим звуком забренчал рояль, и затем вступил мужской голос, тягуче и вкрадчиво...

Ветров оживился, заложил карандаш в тетрадку и стал отбирать пластинки.

Саша полузакрыла глаза, делая вид, что очень внимательно слушает музыку. О чем они там говорят? Что ответила мама? Какой трудный, покорный голос был у паны, когда он сказал: "Вы не велели..." Да, мама могла ему "велеть". А Софья Филипповна? Нет, "велеть" она не может...

Теперь тревожно и протяжно пели трубы и бухал большой барабан, отбивая такт, и одна труба, хриповатая и сильная, вырвавшись из хора, что-то пела с торжеством...