Меня окружала все увеличивающаяся толпа пахнущих самогонкой краснорожих, с пьяно косящими глазами, сопящих и орущих мужиков. Опи хватали друг друга за грудки, наступая сапогами на мои ноги. Громче всех визжала бабка Кузиха, протягивая к моему уху крючковатые, с черными ногтями пальцы. Я чувствовал: темная, злая и страшная сила, которая уничтожила прошлым летом вора Постникова, вот-вот прикончит и меня, втопчет в грязь. И как цыпленок, почуявший смерть в падающем с небес коршуне, кидается под крыло наседки, так и я бросился к своей матери, ища у нее защиты. Но маму оттеснили к плетню. Тогда-то слезы обиды, злости и бессилия горячим клубком подступили к моему горлу.

Маленький, в австрийской шинели церковный попечитель, по-уличному Крпкунок, схватил меня за руку, больно сдавливая пальцы.

- Учить вас, подлецов, надо!

Его скопцеватое лицо, ощеренный рот с гнилыми зубами напугали меня.

- Брешете все вы!

Многие на мгновение онемели. Я согнулся и врезался головой в толпу, норовя протаранить ее. Как о камень, треснулся я носом о чье-то колено и присел на корточки.

Крикунок швырнул меня на середину круга.

- Куса-а-ается! - закричал он, поднимая над головой испачканную, очевидно, моей кровью руку. Кто-то двинул его в затылок, и он, икнув, упал рядом со мной, у чьих-то огромных подкованных сапог. Кузиху тоже сбили с ног.

- Вора поймали, - слышались голоса.

- Он овцу украл у Еремы. Беи его!

Уже замелькали в воздухе кулаки, кое-кто выдернул колья из плетня, чтобы под шумок ахнуть своего недруга уже братья Бастриковы изорвали не одну рубаху на ком попало, как вдруг сильный властный голос охладил всех:

- Стой! Всех покалечу!

Толпа развалилась, и ко мне подошел, пряча пистолет в карман, Никанор Поднавознов. Он поднял меня, вытер шапкой кровь с моего лица и, страшно вращая черными глазами, спросил людей:

- За что обижаете сироту?

Все молчали, недоуменно пожимая плечами, только бабка Кузиха сказала сквозь слезы:

- Где теперь стекло-то купишь? А он разбил.

- Ври больше, ведьма одноглазая. Андрей был у меня, твоего окна не трогал. Не такой он парень.

- Не таких родителей сын, чтобы баловаться, - подхватил Крпкунок. Поблазнилось тебе, бабка, ты и других в трех ввергнула.

Все начали расходиться. Мы с мамой ушли домой.

В горнице она схватила меня за плечи и, глядя в глаза мои, спросила:

- Ты разбил?

- Нет.

- Господи, пропадем мы без отца.

Проснулся я утром. По камышовой крыше умиротворенно шумел тихий дождь, у порога под навесом стояли мокрые петух и куры. На улице ревела вернувшаяся с раннего выгона скотина. С надворья пришел в зипуне и в лаптях дедушка, охая, потирая поясницу. Седые волосы его, торчавшие из-под фуражки, были мокры.

- Иди, внук, погреемся, - сказал дедушка.

Мы легли с ним на печи, скоро влезли к нам бабушка и Тимка.

- Где теперь Ваня-сыпок! Мокнет, кормилец, з окопах, или косточки его белые полощет дождем, - сказала бабушка.

В сенях постучались, и в избу вошел сгорбленный человек с палкой и сумочкой. Он перекрестился на образа и глухим голосом сказал:

- Люди добрые, пустите ночевать странника?

- Чего же, кормилец, оставайся, - ласково ответила бабушка.

Странник присел у порожка, опустив голову.

- Откуда будешь? - спросил дедушка.

- Милостыню собираю, отец родной, милостыню.

Бабушка слезла с печи, налила горячих щей в чашку и пригласила странника за стол.

- Спасибо, матушка, я не хочу! - бойко ответил странник голосом моей матери, срывая с себя шапку. Мы узнали мать и засмеялись.

- Ах, шишига тебя возьми! Обманула нас! - беззлобно сказал дедушка.

Мать часто от тоскп шутила над стариками, развлекая и себя.

9

Я очень любил Надю, каждый день ходил к нпм, и мы играли с нею в черную палочку и рассказывали друг другу сказки. Иногда засиживался до темноты, и тогда Анна Сабитовна, выпроваживая меня, ласково приговаривала:

- Как привязались, водой вас не разольешь, арканом не растащишь...

Наде нравилось повязывать волосы лентами, и я решил подарить ей такую ленту, чтобы помнила всю жизнь.

Мне снились ленты самых необычных, ярких цветов.

Иногда, глядя на закат или восход солнца, я мечтал о несбыточном: вырезать бы ленту из пурпурного облака.

Звездное небо казалось мне черным бархатом, усеянным золотыми самоцветами.

Как только я оставался дома один, я в поисках необычайной ленты начинал переворачивать белье в сундучке бабушки и матери. Однажды напал на мамину голубую кофту. Охваченный каким-то внутренним огнем, я схватил ножницы. В голове мелькали мысли, что делаю плохое, но остановиться уже не мог: от одной полы до другой откромсал от кофты широкую ленту. Я не боялся, что меня уличат в преступлении, боялся другого: понравится ли лента Наде. Ради нее я готов был украсть, зарезать, умереть.

Спрятав ленту за ошкур штанов, я побежал к Енговатовым.

Мать и дочь обедали. Как ни приглашала меня за стол Анна Сабитовна, я не сел. Очевидно, догадавшись, что я пришел с чем-то очень важным, Надя, хлебнув ложки две, выскочила из-за стола. Мое волнение передалось ей, и она резкими движениями надела ботинки, накинула платок, и мы выбежали во двор. Но тут она вдруг притворилась совсем спокойной, даже не глядела на меня.

- Я что-то принес. Только пойдем за горку, там покажу.

- Фу, что ты можешь принести? - сказала Надя, нехотя идя за мной.

Когда мы скрылись за увалом, я задрал рубаху и вытащил ленту - она засияла на солнце. Надя попятилась испуганно.

- Хорошая! Ты украл?

- Возьми. Не твое дело.

Она повязала голову лептой.

- Мне к лицу эта лента. Да?

- Хочешь юбку? Я принесу. Зеленая, с крючками.

- Юбку потом, когда будем большие.

- Пойдем на речку, Надя.

- Мама не велит, берега обваливаются, полая вода не сошла.

- Пойдем, дикпх уток посмотрим.

Я схватил ее за руку. Она упиралась ногами в землю, потом встряхнула головой и побежала впереди меня.

Прихрамывая, я едва поспевал за ней.

- Ты никогда меня не догонишь, потому что я здоровая, а ты хромой, сказала Надя.

- Зато я буду обваливать берега, - сказал я и, найдя надтреснутую кручу, надавил ногой. Большой пласт отопревшего берега упал в воду, взметнув мутные волны.