А на наших с вами Балетных Туфельках розовые ленты связали в узелок. И повесили Балетные Туфельки отдыхать на спинке стула в примерочной. Счастливая балерина, которой в этот вечер подарили целый грузовик цветов, после спектакля вбежала в примерочную и… и испарилась, как делают все балерины. Потому что балерины — только на сцене балерины. А в жизни это просто такие облачка пара, кто ж не знает!

Усталые Балетные Туфельки висели себе перекинутыми через спинку стула и всё ещё тяжело дышали.

— Вы дышите, как две рыбы, выброшенные на сушу! — иронически заметил Тяжёлый Бархатный Халат на двери.

— Мы просто немножко устали, — еле слышно сказали Балетные Туфельки в своё оправдание.

Но оправдание их не было принято.

— Они устали! — повторил Тяжёлый Бархатный Халат со смехом. — Можно подумать, что Вы солдатские сапоги, в которых по дорогам грязь месят. Это же сущее удовольствие — порхать по сцене… да при Вашей‑то невесомости!

— Конечно, удовольствие… — совсем смутились Балетные Туфельки. — Мы и не говорим, что не удовольствие. Просто спектакль сегодня длинный был… и потом ещё раз десять на «бис» вызывали.

— Мне бы Ваши заботы! — сказал Тяжёлый Бархатный Халат. — Да только это уж кому что на роду написано: одни трудятся в примерочной, не покладая рукавов своих, в то время как другие порхают по сцене да выбегают на «бис»! А потом дышат так тяжело, словно на них целый день воду возили!

Балетные Туфельки затаили дыхание, чтобы больше не производить на Тяжёлый Бархатный Халат плохого впечатления.

— Да оставьте Вы их в покое, пусть дышат как дышат! — воскликнула Длинная Пачка, оставленная в кресле. — Уж кто‑кто, а Балетные Туфельки заработали себе сегодня право на отдых.

— Вас забыли спросить! — огрызнулся Тяжёлый Бархатный Халат. — Ещё одна усталая… вся работа которой только и сводится к тому, чтобы торчать в разные стороны!

Длинная Пачка рассердилась не на шутку:

— Я не торчу в разные стороны, я Длинная Пачка! Я плавно взлетаю и плавно опускаюсь в такт музыке… чтоб Вы знали.

— Взлета‑а‑аю, опуска‑а‑аюсь… — передразнили Длинную Пачку Резиновые Шлёпанцы, стоявшие у двери. — А как насчет по пяткам лупить? Полупили бы с наше — забыли бы своё «взлета‑а‑аю, опуска‑а‑аюсь»! Мы сегодня — до начала спектакля — знаете сколько раз с ног сбились?

Тут Резиновые Шлёпанцы взглянули на затаившие дыхание Балетные Туфельки и добавили:

— А Вам и правда давно бы пора отдышаться! Не то создаётся впечатление, что Вы тут самые неподъёмные.

— Да мы уж и отдышались, — примирительно сказали Балетные Туфельки, посылая Длинной Пачке короткий сочувственный вздох. — Хоть прямо сейчас опять на сцену!

Тяжёлый Бархатный Халат и Резиновые Шлёпанцы с пониманием переглянулись: вот уж легкомысленные создания эти Балетные Туфельки! Всё бы им только порхать по сцене да горя не знать… Недаром к ним даже специально пришивают такие розовые ленты: ленты завязывают вокруг ноги, чтобы балерина как‑нибудь ненароком со сцены не улетела!..

— Ну, ладно, на покой пора, — резко закончили разговор Резиновые Шлёпанцы. — Завтра опять с утра пораньше по пяткам лупить да с ног сбиваться… вот жизнь!

И примерочная наконец погрузилась в молчание. Только ближе к полуночи розовые ленты вдруг неожиданно развязались во сне — и невесомые Балетные Туфельки с громким стуком упали на пол. Это зашитые в их носки тяжёлые деревянные наконечники ударились о гулкие половицы.

Для самих Балетных Туфелек стук такой был привычен: они наизусть знали его по сцене — и не проснулись. Зато, словно по команде, проснулись и заворчали Резиновые Шлёпанцы — посылая страшные проклятия этому увальню театральному сторожу, который там у себя среди ночи роняет на пол какие‑то неимоверно тяжёлые предметы!

Понедельник‑День‑Тяжёлый сидел на скамейке около вокзала и вздыхал. Он вздыхал настолько безнадёжно, что Жизнерадостный Паровозик, на всех парах пытавшийся задержать собственный отъезд, потому что сигнала отправляться всё не давали и не давали, даже спросил:

— Да что с Вами такое‑то, прости Господи?

— Тяжело мне, — был ответ.

— Из‑за чего‑нибудь… или просто так? — осторожно поинтересовался Жизнерадостный Паровозик, будучи уже почти не в силах сдерживать всех своих паров.

— Просто так, — признались ему. — Я, видите ли, день тяжёлый.

— Я тоже тяжёлый, — поделился с ним тайной Жизнерадостный Паровозик. — Знаете, сколько вешу? Лучше и не говорить! Но я открою Вам один секрет: нам только кажется, что мы такие тяжёлые. А сдвинешься с места, крутанёшь колесами пару раз и — ка‑а‑ак понесёшься вперед! Вот… И там, впереди, поймёшь, что вовсе ты нетяжёлый, а очень даже лёгкий — пушинка просто!

Понедельник‑День‑Тяжёлый, кутаясь в тёплое пальто, загрустил окончательно:

— У меня это не получится… Мне не сдвинуться с места.

— Ну вот… — сказал Жизнерадостный Паровозик. — Так у нас дело не пойдёт. Сдвинуться с места Вам придется, хотите Вы или не хотите! До тех пор, пока Вы не сдвинетесь с места, я тоже не могу сдвинуться с места.

— Это ещё почему? — слабо удивился Понедельник‑День‑Тяжёлый.

— Да потому, что у меня отправление назначено на понедельник, — начиная все‑таки понемножку пускать горячие пары, сказал Жизнерадостный Паровозик. — И если вы не намерены сдвинуться с места, то я… то меня просто сейчас разорвёт на Ваших глазах — и всё тут!

— Как это — разорвёт? — с недоумением уставился на него Понедельник‑День‑Тяжёлый.

— На куски, — объяснил Жизнерадостный Паровозик. — Давление пара внутри окажется слишком большим — и меня разнесёт вдребезги.

— А могу я Вам чем‑нибудь помочь? — озадачился Понедельник‑День‑Тяжёлый.

— Конечно же можете! — воскликнул Жизнерадостный Паровозик. — Просто прекращайте вздыхать и поднимайтесь с лавочки. И всё как по маслу пойдёт!

— У меня не пойдёт, — грустно отозвался Понедельник‑День‑Тяжёлый и снова вздохнул. — Никогда не шло… За это меня и прозвали «Понедельник‑День‑Тяжёлый». Знают уже, с кем дело имеют.

— Мы долго тут ещё стоять будем? — высунулись из окна пассажиры. — Нам давно на работу пора… почему мы до сих пор не отправляемся?

— Потому что понедельник — день тяжёлый, — объяснил пассажирам Жизнерадостный Паровозик. — И этот День‑Тяжёлый никак не может стронуться с места. А отправление назначено именно на понедельник. Так что отправиться раньше, чем в понедельник, я не смогу.

— Вот видите! — сказал Жизнерадостному Паровозику Понедельник‑День‑Тяжёлый, продолжая кутаться в тёплое пальто. — Вы и сами всё прекрасно объясняете. Мне бы этого никогда так прекрасно не объяснить.

Тут пассажиры начали шуметь: им объяснения Жизнерадостного Паровозика прекрасными совсем не показались.

— Какой же у нас тогда день сегодня? — закричали они.

— Предыдущий, — уклонился от прямого ответа Жизнерадостный Паровозик, не переставая выпускать во все стороны горячие пары, чтобы и вправду не разорваться (паровозики, вообще‑то, хорошо умеют пары выпускать, не волнуйтесь! Они же знают, что в них пассажиры, — а значит, паровозикам на куски разрываться никак нельзя).

— То есть какой такой «предыдущий» — воскресенье? — не унимались пассажиры.

— Да, получается, что воскресенье, — сдался Жизнерадостный Паровозик, даже немножко утрачивая жизнерадостность.

— Как же воскресенье, когда воскресенье вчера было? — негодовали пассажиры. — Не бывает двух воскресений на неделе… ни семи пятниц не бывает, ни двух воскресений!

Понедельник‑День‑Тяжёлый продолжал сидеть на скамеечке и кутаться в тёплое пальто, словно этот разговор его не касался. Тогда к нему подошёл Железнодорожник‑с‑Флажком и спросил:

— Что же Вы, гражданин Понедельник‑День‑Тяжёлый, тут сидите и всех задерживаете? Вот этот Жизнерадостный Паровозик с места из‑за Вас стронуться не может, в то время как другой Паровозик — Усталый — в город никак не въедет: всю ночь на подступах стоит!