А между тем одна Весёлая Пора подходила к концу. И в прихожей уже стояла готовая сменить её Грустная Пора: так всегда бывает, что грустные поры сменяют весёлые. И теперь даже можно было услышать, как Грустная Пора шумно вытирает ноги о коврик, раскрывает в прихожей зонтик, чтобы поставить его сушиться, снимает своё тяжёлое пальто и вешает его на вешалку, а потом начинает высмаркиваться — и высмаркивается основательно. Видимо, надолго она сюда явилась, Грустная Пора.

Весёлая Пора обвела глазами комнату: всё ли собрала… не забыла ли чего важного. Главное, конечно, паспорт: без паспорта никого никуда не впустят, даже если ты и Весёлая Пора. Сразу скажут: «А где у Вас документ о том, что Вы Весёлая Пора? Предъявите‑ка паспорт! А то откуда нам знать, что Вы именно Весёлая Пора? Может, Вы Тяжёлая Пора или — ещё хуже! — Ужасная Пора, которая только выдаёт себя за Весёлую Пору, а впустишь её — и начнутся, того и гляди, всякие беды!»

Но паспорт у Весёлой Поры лежал в кармане: она проверила.

Билет на поезд тоже важно было не забыть. Весёлая Пора на сей раз далеко собралась — в другую страну. Потому что не только в нашей стране нужны весёлые поры, но и в других тоже. Тем более что Весёлая Пора в такую другую страну собралась, где её давно уже ждали, чтобы выпроводить наконец одну Страшную Пору. Между нами говоря, эта Страшная Пора тоже собралась в другую страну, только совсем дальнюю — причём туда собралась, где её совсем не ждали и где до этого была одна Счастливая Пора… Так что тут, вообще‑то, не очень понятно, кого жалеть и за кого радоваться, — понятно только, что всё меняется и что к этому надо быть готовым.

Но билет на поезд Весёлая Пора тоже не забыла — и, значит, можно было начинать покидать эту комнату, тем более что Грустная Пора уже покашливала в прихожей, напоминая, что пора бы Весёлой Поре и честь знать…

А Весёлая Пора всё не покидала комнату и не покидала: попросила ещё одну птичку на подоконнике какую‑нибудь радостную песенку просвистеть — и птичка просвистела, причём очень даже здорово у неё это получилось. Попросила цветок в горшке пораньше расцвести — цветок, не заставив себя долго просить, тут же и расцвёл. И оказался таким красивым — глаз не оторвать! Попросила даже одно письмо пораньше прийти — и тут же почтальон зазвонил в дверь: вот Вам, дескать, долгожданное письмо от одного хорошего человека… такое толстое, что я едва донёс!

Потом Весёлая Пора в последний раз огляделась по сторонам и увидела Мячик в углу. Весёлая Пора хотела его с собой забрать, но Мячик отказался.

— Я тут останусь, — сказал он.

— Сюда сейчас Грустная Пора придет, — напомнила она ему. — Слышишь, в прихожей покашливают?

— Слышу, конечно, — ответил Мячик. — Только я всё равно тут останусь. Чтобы напоминать о Весёлой Поре.

— Так от этого же только грустнее будет!

— Вы уверены? — спросил Мячик.

— Уверена! — воскликнула Весёлая Пора и, подняв Мячик, положила его в дорожную сумку. В дорожной сумке Мячик горестно вздохнул.

Теперь оставалось только поднять дорожную сумку за ручки (ох, и тяжёлая же она была!) да дождаться, чтобы кто‑нибудь сказал: «Прощай, Весёлая Пора!» К этому и шло, но…

Но в каждом доме есть песочные часы.

А наши с вами Песочные Часы, между прочим, уже давно стояли на голове — и песок в них через специальную такую дырочку старательно сыпался сверху вниз, из верхнего резервуара в нижний. Никто не знает, сколько ещё он так бы вот сыпался и сыпался — только Песочные Часы на письменном столе вдруг взяли да и перевернули, опять поставив их вверх ногами: так всегда ставят песочные часы.

И знаете, что случилось?

Мячик, ни секунды не медля, выкатился из дорожной сумки и опять занял своё место в углу. Почтальон зазвонил в дверь и сказал, что долгожданное письмо от одного хорошего человека придётся вернуть и прийти за ним завтра на почту, потому как его ещё надо зарегистрировать. Цветок в горшке посмотрел‑посмотрел на всё это — и закрылся, сказав себе: «И чего я спешил? Завтра откроюсь».

А птичка на подоконнике, уже приготовившись насвистывать печальную песню, мгновенно забыла мотив и повторила ту радостную, которую только что просвистела.

И к нам опять вернулась Весёлая Пора!

И стало слышно, как Грустная Пора в прихожей сняла с вешалки и надела своё тяжёлое пальто, с шумом закрыла зонтик и, споткнувшись о коврик, ушла — при этом хлопнув дверью и ругая нас на чём свет стоит!

Одни только перевёрнутые Песочные Часы как ни в чём не бывало продолжали пересыпать песок из верхнего резервуара в нижний, упорно делая вид, что от песочных часов ничто в мире не зависит!

О том, что у Солнечного Зайчика не было ни роду, ни племени, сам он узнал случайно — до этого ему и в голову не приходило, что у него должны были иметься какие‑нибудь род и племя!.. И скакал он себе спокойно по асфальту, по стенам, по стёклам домов, вовсе ни о каком роде и племени не размышляя… а спроси его про род и племя — он и не понял бы, о чём речь идет! Так ведь если и нас спросить: «Какого Вы, дескать, роду и племени?» — не очень‑то сразу и найдёшь, что сказать.

А Солнечному Зайчику такой вопрос задал один Очень‑Малоприятный‑Манекен‑в‑Витрине. Манекен этот стоял весь голый — только в трусах, в шляпе и галстуке… и Солнечный Зайчик, увидев его, даже не успел подумать: «Вот дурацкий манекен!» — как Очень‑Малоприятный‑Манекен‑в‑Витрине тут же возьми да и спроси его по полной строгости: какого Вы, дескать, Солнечный Зайчик, роду и племени?

Солнечный Зайчик настолько растерялся, что даже прямо на брюшке соскользнул со стекла на самый что ни на есть асфальт… «Какого же я роду и племени‑то?» — начал поспешно соображать он, но ничего не придумал и сказал:

— Не знаю… А что такое «род и племя»?

Тут Очень‑Малоприятный‑Манекен‑в‑Витрине расхохотался очень малоприятным смехом и ответил назидательно:

— «Род и племя» — это наши корни.

Солнечный же Зайчик после таких слов совсем его перестал понимать. Он знал, что корни у деревьев бывают, у цветов… а больше, вроде, ни у кого их и не бывает.

— Вот Вы, например, называетесь «Солнечный Зайчик», — продолжал между тем Очень‑Малоприятный‑Манекен‑в‑Витрине. — Это значит, Вы куда относитесь?

— Да в общем, никуда не отношусь… — пролепетал Солнечный Зайчик, решительно не догадываясь, что этому Очень‑Малоприятному‑Манекену‑в‑Витрине от него нужно.

— Быть такого не может! — возразил Очень‑Малоприятный‑Манекен‑в‑Витрине. — Каждый из нас куда‑то относится. Вот я, скажем, отношусь к людям.

— Вы — к людям? — совсем опешил Солнечный Зайчик. — Люди… люди не одеваются только в трусы, шляпу и галстук! На них обычно ещё что‑нибудь бывает… Значит, Вы к людям, скорее всего, не относитесь.

— У нас вообще не обо мне речь, — очень малоприятным голосом отрезал Очень‑Малоприятный‑Манекен‑в‑Витрине. — У нас речь о Вас. И о том, куда Вы относитесь. Ибо Вы относитесь к зайцам — и, стало быть, корни Ваши надо искать именно там…

Солнечный Зайчик опять ничего не понял про корни, но снова вспрыгнул на стекло — ему захотелось заглянуть Очень‑Малоприятному‑Манекену‑в‑Витрине в глаза: в своем ли тот, например, уме. Но определить это оказалось трудно, потому что у манекена глаз не имелось вовсе, а имелись только какие‑то пустые щели. И тогда, посмотрев в эти пустые щели, Солнечный Зайчик спросил:

— Почему же, интересно, я отношусь к зайцам?

Тут Очень‑Малоприятный‑Манекен‑в‑Витрине устало вздохнул и сказал:

— Потому что имя у Вас такое! Только Вы все равно неправильный заяц. И дело тут даже не в Ваших размерах, а в том, что заяц есть пушной зверь и обитает в лесах. Что же касается Вас, то Вы не пушной и обитаете где попало. Получается, Вы к зайцам вообще отношения не имеете, хоть и называетесь «зайчик». А это значит, что Вы просто тут всех дурачите! — С этими словами Очень‑Малоприятный‑Манекен‑в‑Витрине подтянул трусы и ослабил галстук.