Пятилетняя Красавица снова задумалась и сказала:

— Нет уж, Очень Большой Салют. Я не хочу, чтобы все люди, которые пришли посмотреть на звёзды, полосы, дуги, спирали и пучки, отправлялись домой и там грустили. Тем более что и мне самой эти звёзды, полосы, дуги, спирали и пучки очень нравятся. Я лучше потерплю бояться «баба‑а‑ах» и пока постараюсь не плакать.

— Спасибо, — растроганно сказал Очень Большой Салют и опять принялся выделывать чудеса… да почище прежнего! Света на небе стало столько, что весь город был виден как днём! И даже лучше, чем днём, потому что он сделался таким разноцветным, каким днём и не бывает.

Пятилетняя Красавица, соблюдая все правила предосторожности, смотрела на Очень Большой Салют из‑за занавески и крепилась как могла… причем ни одной слезинки не упало с её светлых ресничек — лаже когда совсем последний, грандиозный «баба‑а‑ах» разорвал небо. В этот момент Пятилетняя Красавица закрыла глаза и решила, что сейчас умрёт от страха. Но «баба‑а‑ах» оказался действительно совсем последний «баба‑а‑ах»… — и в городе наступила тишина.

Тогда, посмотрев в небо, Пятилетняя Красавица вздохнула и вдруг заметила, что последняя золотая искорка Очень Большого Салюта летит в сторону её дома. Пятилетняя Красавица раскрыла ладошку — искорка осторожно опустилась туда. Она была тёплой и немножко пахла дымом.

— Спокойной ночи! — услышала Пятилетняя Красавица издалека голос Очень Большого Салюта. — А это Вам маленький подарок за мужество.

Пятилетняя Красавица изо всех сил стиснула искорку в руке и крикнула, высунувшись в окно:

— Когда Вы придёте опять?

Но Очень Большой Салют ушёл уже так далеко, что голос его почти не был слышен. Хотя что‑то он всё‑таки оттуда вроде бы прокричал в ответ — и Пятилетней Красавице показалось, что это было довольно сильно похоже на «совсем скоро».

Фуга — ужасно трудное музыкальное произведение. Сыграть его может только мастер. Потому что на самом деле фуга — это такая музыкальная вьюга: кружится себе на месте, всё набирая и набирая обороты… и вот уже скоро её совсем не удержать. Хотя мастер‑то, конечно, удержит: на то он и мастер.

Но мы с вами пока поговорим о Водосточной Трубе. Увы, не о Музыкальной Трубе — ей нету места в нашей сказке. Потому что всё место в нашей сказке занимает Водосточная Труба, а водосточная труба, как известно, не самый миниатюрный предмет в мире…

Итак, Водосточная Труба… Она висела на доме и служила для стока воды. И когда кто‑нибудь из прохожих приветствовал её и говорил: «Ну, что поделываем?» — Водосточная Труба без долгих размышлений отчитывалась: «Служим для стока воды». И прохожие уходили успокоенные, поскольку это означало, что в мире полный порядок и все занимаются своими делами.

Надо сказать, что на службе этой Водосточная Труба состояла уже довольно долго — лет, пожалуй, тридцать, а тридцать лет для водосточных труб — глубокая старость. Так что Водосточной Трубе давно полагалось на пенсию, куда она в конце концов и собралась, — причём проводы её решили обставить как нельзя более празднично. И обставили. Гостей и цветов возле дома было — пруд пруди, а Городской Глава даже сказал трогательную речь, которую закончил такими словами:

— …потому что служить для стока воды было её призванием.

Это он, конечно, Водосточную Трубу в виду имел. Гости положили цветы на землю и захлопали, а Водосточная Труба сказала:

— И вовсе нет. Служить для стока воды было моей работой. А призвание моё — музыка.

Гости на всякий случай перестали хлопать и — тоже на всякий случай — подняли цветы с земли и прижали их к груди. Они не знали, как вести себя в такой ситуации. И Городской Глава тоже не знал. А Водосточная Труба продолжала:

— К сегодняшнему празднику я приготовила для вас фугу, которую и хочу сейчас исполнить. Только спешу уточнить — просто напоминаю: я водосточная труба, а не музыкальный инструмент… Поэтому не надо ждать, что моё исполнение будет совершенным. Но я попытаюсь вложить в него всю мою душу — и я уверена, что вы получите большое наслаждение.

— Может быть, лучше не надо? — осторожно, но очень твёрдо спросил Городской Глава: он испугался за свои барабанные перепонки.

— Действительно… может быть, лучше не надо? — повторили вслед за ним гости: их барабанные перепонки были ничуть некрепче.

А жители дома, на котором висела Водосточная Труба, наблюдавшие за празднеством из окон, немедленно позахлопывали все окна… и кое‑кто даже задёрнул гардины.

— Я хорошо подготовилась, — сказала в своё оправдание Водосточная Труба — и всем стало непонятно, собирается она всё‑таки ещё исполнять фугу или уже нет…

— Вы… простите за любопытство, когда‑нибудь, вообще‑то, пробовали это раньше — исполнять музыкальное произведение? — смягчившись, поинтересовался Городской Глава.

— Да… может быть, Вы когда‑нибудь пробовали это раньше? — повторили вслед за ним гости.

— Нет, никогда, — простодушно ответила Водосточная Труба, и те жители дома, которые в первый раз не задёрнули гардины, теперь задёрнули их немедленно. — Дело в том, что я всегда служила для стока воды…

— Не покажете ли Вы нам лучше пример красивого стока воды? — воодушевленно предложил Городской Глава. — В Вашем исполнении это будет величественное зрелище!

— Величественное зрелище! — повторили вслед за ним гости.

— Нет, я исполню фугу, — решительно сказала Водосточная Труба. — Первый и единственный раз в моей жизни. А на один раз имеет право каждый.

И без лишних слов приступила к исполнению.

Вступительный звук был душераздирающий.

Городского Главы хватило минуты на три, после этого он стремглав бросился бежать куда попало. Гости тут же побежали вслед за ним, зажимая уши и закатывая глаза к самому небу. К счастью, Водосточная Труба не видела этого: она играла словно в беспамятстве. А когда закончила и огляделась вокруг себя, то не увидела никого, кроме Иоганна Себастьяна Баха.

— Спасибо, — растроганно произнёс Иоганн Себастьян Бах и погладил трубу по алюминиевой поверхности.

— Как Вы смогли это выдержать? — опешила Водосточная Труба.

— Это было прекрасно! — ответил он.

Водосточная Труба горько усмехнулась: она не поверила Иоганну Себастьяну Баху. Но тот продолжал:

— Музыкальное произведение, которое исполняется один‑единственный раз в жизни, прекрасно всегда!

А что уж он имел в виду, говоря так… Бог его знает.

Нельзя сказать, что подтяжки — это самое важное из того, что человек на себя надевает: некоторые подтяжками вообще не пользуются. Только сами подтяжки почему‑то обычно считают, что без них ну никак нельзя обойтись… — и даже полагают, будто иначе брюки упадут на землю! Вот подтяжки и норовят убедить всех вокруг, что если кто‑то в этом мире и отвечает за правила приличия, так это они, подтяжки. И что нет ничего неприличнее на свете, чем потерять брюки на глазах у всех. «Представьте себе, пожалуйста, господа, — настаивают обычно подтяжки, — делового человека в дорогом костюме, при галстуке и с портфелем: приходит он на какую‑нибудь важную встречу, протягивает руку для знакомства, а в этот самый момент с него соскальзывают брюки — и остается он, стыдно сказать… в трусах!..»

Оно, конечно, не очень приятно, дело ясное, да только так уж совсем просто брюки на землю всё же не падают: у любых порядочных брюк пуговицы есть, а иногда даже и молния!

Впрочем, подтяжки ни пуговицам, ни молниям никогда не доверяют. Наши Подтяжки тоже не доверяли.

— Подумаешь, пуговицы, подумаешь, молнии… — говорили они. — Пуговицы оторваться могут, а молнию часто заклинивает! Вот и получается, что на самом‑то деле нет ничего важнее подтяжек.

И с ними соглашались… Ходили даже слухи, что это не просто Подтяжки, а Подтяжки‑со‑Связями. Кто и когда пустил такие слухи, неизвестно, но, в конце концов, все этим слухам поверили — и многие даже стали побаиваться Подтяжек… Подтяжек‑со‑Связями!