Стоило стрелкам часов перевалить за полдень, как пульс дома сменил ритм и настроение. - Если мы собираемся в Санта-Барбару, - сказала бабушка Китон, - то я хочу отвести детей сегодня к дантисту. Нужно привести в порядок их зубы, а с доктором Гувером трудно договориться и насчет одного ребенка, не говоря уже о четырех. Джейн, твоя мама писала мне, что ты была у дантиста месяц тому назад, так что тебе идти не нужно. После этих слов детей обуяла тревога, но ни один из них не возразил ни словом. Лишь когда бабушка Китон повела детей к воротам, Беатрис слегка замялась. Джейн стояла у дверей, провожая их взглядом. Беатрис, не оглядываясь, протянула руку и на миг крепко сжала пальцы Джейн. И только. Но ответственность была возложена. Слов не требовалось. Беатрис ясно дала понять, что Джейн должна позаботиться обо всем. Бремя ответственности легло на ее плечи. Джейн не осмелилась откладывать дело в долгий ящик. Она слишком явственно ощущала постепенное нарастание охватившей всех взрослых депрессии. Руггедо вновь проголодался. Она смотрела вслед своим двоюродным братьям и сестрам, пока они не исчезли за перцовыми деревьями. Через некоторое время отдаленный рокот троллейбуса возвестил о том, что надеяться на их скорое возвращение нечего. Тогда Джейн пошла к мяснику, купила два фунта мяса, выпила содовой и снова вернулась домой. Она почувствовала, как у нее участился пульс. Взяв на кухне кувшин, Джейн положила в него мясо и проскользнула в ванную. С такой ношей без помощи остальных вскарабкаться на чердак было нелегко, но ей все же удалось это сделать. В теплом безмолвии, царившем под крышей, она слегка помедлила, почти надеясь на то, что тетя Бесси снова позовет ее. Но никакого окрика не последовало. Простота предстоящих ей действий притупляла страх. Кроме того, ей едва исполнилось девять. И на чердаке было не так уж темно. Балансируя, она прошла по балке до планки-мостика. Ступив на него, Dжейн ощутила вибрацию под ногами.
"Раз-два, вот халва,
Три-четыре, заплатили,
Пять-шесть, можно есть,
Семь-восемь..."
Лишь третья попытка увенчалась успехом. Не так-то просто освободить мозг от всех дум и тягот. Она пересекла мостик, свернула и... Там было сумрачно, почти темно... на Джейн дохнуло холодом и сыростью подземелья. Ни капельки ни удивившись, она поняла, что находится, скорее всего, где-то под домом, а быть может, и очень далеко от него. Но Джейн приняла такую возможность наравне с остальными чудесами. Ничто ее не удивляло. Странно, но она как будто знала путь. Она находилась в некоем замкнутом на себя пространстве, и в то же самое время блуждала по пустынным, с нависающими сводами, бесконечным, сумрачным, пропитанным холодом и влагой помещениям. О таких местах даже думать неприятно, не то что блуждать по ним, имея при себе только кувшин с мясом. Оно нашло мясо приемлемым. Позже Джейн так и не смогла вспомнить, что же это было за оно. Она не знала, как предложить еду, но оно ее приняло, где-то в самом сердце этого парадоксального, замкнутого на себя пространства, где оно лежало, грезя о других мирах и запахах. Она лишь почувствовала, как тьма вновь закружилась вокруг нее, подмигивая маленькими огоньками, когда оно пожирало мясо. Воспоминания перебегали из его разума в ее разум, как будто они стали единым целым. На этот раз образы были отчетливее и понятнее. Джейн видела огромное крылатое существо в блестящей клетке, она прыгнула вместе с Руггедо, ощутила биение крыльев, почувствовала взметнувшуюся в теле волну голода, живо вкусила тепло, сладость, солоноватость упруго бившей струи. Это было сплетение однородных картин и образов. Все новые и новые жертвы бились, схваченные им, роняли перья, извивались. Когда он ел, все жертвы сливались в его воспоминаниях в одну огромную жертву. Самое яркое воспоминание всплыло в самом конце. Джейн увидела сад, наполненный гигантскими цветами, чьи бутоны качались высоко над ее головой. Согбенные фигуры в плащах с капюшонами безмолвно сновали среди стеблей, а в чашечке гигантского цветка лежала беспомощная жертва со светлыми волосами, и цепи на ней ярко сверкали. Джейн показалось, будто она - одна из этих молчаливых фигур, а оно - Руггедо - в другой личине идет рядом с ней к месту жертвоприношения. Это было его первое воспоминание о человеческой жертве. Джейн хотелось узнать об этом побольше. Соображения морали были для нее пустым звуком. Еда есть еда. Но эту картину сменила другая, и Джейн так и не увидела финала. В сущности, этого и не требовалось. Все подобные воспоминания заканчивались одинаково. Возможно, ей даже повезло, что Руггедо не заострил внимание именно на этом эпизоде своих кровавых пиршеств.
"Семнадцать-восемнадцать, пора собираться.
Девятнадцать-двадцать..."
Она осторожно ступала по балкам, неся пустой кувшин. На чердаке пахло пылью. Это помогло ей отогнать прочь кровавую долину, клубившуюся в ее воспоминаниях. Когда дети вернулись, Беатрис лишь спросила: - Сделала? Джейн кивнула. Табу по-прежнему оставалось в силе. Вопрос этот обсуждался ими лишь в случае крайней необходимости. А томительная, вялая духота дома, психическая расслабленность "неправильного" дяди ясно показывали, что опасность вновь на время отступила. - Почитай мне о Маугли, бабушка, - сказал Бобби. Бабушка Китон села, надела очки и взяла Киплинга. Остальные дети, довольные, устроились рядом с ней. Бабушка читала о гибели Шер Хана, о том, как животные заманили тигра в глубокое, узкое ущелье, о сотрясающем землю паническом бегстве огромного стада, превратившем убийцу в кровавую кашу. - Ну вот, - сказала бабушка Китон, захлопнув книгу. - Вот вам и конец Шер Хана. Теперь он мертв. - Нет, - сонным голосом возразил Бобби. - Конечно же, мертв. Стадо убило его. - Только в конце, бабушка. Если ты начнешь сначала, Шер Хан опять будет жив. Конечно же, Бобби был слишком мал для того, чтобы понять, что такое смерть. Ведь убивают же тебя иногда во время игры в ковбоев и индейцев, и в этом нет ничего печального. Смерть - просто один из абстрактных терминов, необходимых для выражения своих мыслей. Дядя Лью курил трубку и, морща коричневую кожу под глазами, смотрел на дядю Берта, который, прикусив губу, долго колебался, прежде чем сделать ход. Но дядя Лью все равно выиграл партию в шахматы. Дядя Джеймс подмигнул тете Гертруде и сказал, что ему хочется пройтись и не составит ли она ему компанию. Тетя согласилась. После их ухода тетя Бесси подняла голову и презрительно фыркнула. - Когда они вернутся, посмотрим, как от них будет пахнуть. И почему ты смотришь на это сквозь пальцы? Бабушка Китон лишь усмехнулась и потрепала Бобби по волосам. Он уснул у нее на коленях, сжав руки в кулачки. Щеки его слегка зарумянились. У окна горбилась тощая фигура дяди Симона. Он смотрел в окно и молчал. - Если мы собираемся завтра утром в Санта-Барбару, дети, сказала тетя Бесси, - нужно сегодня пораньше лечь спать. Так они и сделали.