- Отважна, - сказал Чекмарев с неумелой ядовитостью. - Впрочем, женщины в любых обстоятельствах - нитка: куда иголка, туда и нитка... Делай, что велено, товарищ Михеева.

"Ну, такого я не прощу Чекмареву..." - убеждала себя Катя.

Спустя время со двора лесника вышли Чекмарев и сам Харитон.

Катя глядела на шагающего рядом с лесником Чекмарева: спина широкая, мужиковатая, такими же мужиковатыми были поросшая светлым мелким волосом красная шея и широкий затылок. И шел он, как ходят грузчики - не легкой, поигрывающей походкой, а будто впряженный в телегу, чуть клонясь вперед.

Что-то особенное, весело-воинственное было дли нее в том, как постепенно исчезал в ее глазах Чекмарев: в колыхавшейся зелено-бурой траве утонул по пояс, по самый патронташ, постоял секунды, потом утонули плечи, потом трава сомкнулась над головой в черной кепке, и только ствол висевшего за спиной ружья, погружаясь в седой разлив полыни, черно покачивался.

Гоникин завел свой мотоцикл, выхлопная труба сдула пыль до жесткого суглинка, мотоцикл трещал и стрелял.

- Садись, Катя, поедем! - звал Гопикип, лицо его исказилось от напряжения.

- Да куда же вы, Павел Павлович? Надо погодить!

- За теми еду я, кому положено заниматься шпионами... и их укрывателями. - Гоникин надвинул фуражку на брови, ловко кренясь на повороте, врезался по проселку в ДОС.

"И зачем он этой дорогой? - беспокойно подумала Катя. - Наверно, Чекмарев так велел... О, батюшки, он же не велел ему греметь мотоциклом".

Из лесного оврага в перебивку мотоциклетному треску грохнули два выстрела. Потом еще разной силы выстрелы - очевидно, ружейные. Над лесом закружил коршун.

Катя металась то к дому лесника, то к лесу, то к одной кучке женщин, то к другой, не зная, что ей делать.

- Чего потеряла, девка? - снросила работница, насыпая в тачку сланец.

- А чего мне терять?

- Али уже потеряна?

- Да стреляют что-то в лесу.

- Хаоитон каждый день нукает из ружья. Или новобранцы набивают руку.

- Да ведь наши в лес пошли, - сказала Катя, досадуя на несообразительность женщины. - Вот слышите, опять палят.

- Чего же не побежала за ними, коли стрелять любишь... али глазами только?

Работницы лишь на минуту поднимали головы, когда слышалась стрельба, потом снова насыпали сланец в тачки, везли к топке. Дежуривший у котлов старичок выглянул на солнце, раскурил трубку и опять скрылся в здании электростанции.

Катя вбежала следом за ним. Но он, как мышь, пропал где-то среди котлов и труб. Она отдышалась и вышла на волю.

По широкому двору меж бараков, огибая кутя сланца, шли два пленных парашютиста под конвоем женщин, вооруженных кирками и лопатами-шахтерками. Руки пленных были связаны за спиной. Истопница Поля дулом мелкокалиберной винтовки толкала пленных в лопатки. Один из них хромал на левую подвывихпутую ногу, без ботинка, в одном носке.

- Гляди-ка, сколько карманов на куртках и брюках!

И все на "молниях", - говорили женщины.

- Много денег надо для такого искарма пен него одеяния.

- Эх, дураки молодые, о чем думали, прыгали когда?

Сидели бы дома.

- Поговори с ними, как раз поймут тебя. Мол, пролетариат всех стран, соединяйся против Гитлера.

- Они все понимают, - загадочно сказала Поля, в упор глядя в глаза Кати. - Все понимают на свой манер.

- А снаружи-то мужики и мужики, только форма чужая.

- Попадись этим мужикам, живо оторвут голову, как куренку.

Пленных замкнули в каменной кладовке с редко зарешеченным железными прутьями окном. Поля оторвала рукав от своего старого ватника, протолкнула в окно.

- Ногу перевяжи, захватчик разнесчастный. Ты нам нужен здоровый.

Чекмарев и Рябинип вели под руки Корнея Сиротина.

Ноги его подкашивались, чертили носками по земле. Он опустился на колени, и его начало рвать кровью.

Увидав мужа, Федора сунула в руки Кати лопату. На побелевшем лице ее все застыло.

- В холодок, под клен... на вольный дух, - говорила она тихо.

- Давай рушники, - сказал Афанасий.

Федора сняла с себя кофту, обнажив тугую белизну плеч и груди. Она сидела перед Корпеем, вытирала косынкой сочившуюся по углам его рта кровь.

- Коршоша... живи, родной... сынок у нас...

Корней попросил хололной волы. Но когда принесли ключевой воды, он уже ничего не понимал. Жена окропила лицо его. Он что-то хотел сказать, но изо рта запузырилось красно, и Корней, перевалив голову на ватнике, тяжело вгддохпул.

Федора накрыла рушником его успокоившиеся лицо.

Мужчины сняли кепки, женщины склонили головы, некоторые перекрестились.

Катя робко коснулась руки Афанасия:

- Павел... где?

Не поднимая головы, Афанасий сказал:

- Помоги Харитону довести Гоникина...

- Жив?!

- Свалился вместе с мотоциклом, руку, кажется, вывихнул.

Катя заплакала.

- Балда он, - сказал Афанасий, - не затрещал бы своим мотоциклом, Сиротин был бы жив.

9

После полета над поселком неприятельских самолетов Игнат Чекмарев притих и призадумался: в таинственноновом и важном значении предстали пред ним Волга с вогнутым крутым берегом, оврагами и холмами и сам поселок, и он дивился своей прежней недогадливости о том, что судьба отметила эту землю тайным знаком исторической избранности.

Углубляя память, припоминал гражданскую войну, и получалось так, что едва ли не самые тяжкие и блистательные сражения были на этой земле. Местный краевед высветлил вековую даль до времен битв со степью. Каждый подвыпивший пожилой житель Одолени считал себя бойцом знаменитого, времен гражданской войны Чугуева, а так как несколько дней тек по оврагу спирт из покалеченных бомбой баков, то чугуевцев набиралось поболее дивизии.

Слова "стратегический узел" пустил в обиход Игнат, возвращавшийся на рассвете из ночной смены и увидевший солдат по всей песчаной косе.

Закинув за плечи винтовку, подошел к майору, доложился по всей форме бойца истребительного батальона и, как бы мимоходом, намекнул, что довелось ему еще в гражданскую войну защищать Волгу.

Молодой круглолицый майор с родственной простотой и задушевностью военного времени назвался Хмелевым Федором. Закурил махорку из кисета Игната.

- Да как же мне не знать Волги? Нас, чай, с рождения купают волжской водицей, - охотно отвечал Игнат на вопросы майора. - А умрешь, тоже опять же обмоют из Волги. Нас и хоропят во-о-он где, на взгорке - оттуда далеко видать ее... А ты, извиняюсь, не волжаипп? Веспушки нашенские - промытый песок на быстрине.

- С Урала я, с Белой реки.

- Да и Белая в Волгу течет.

И хотя военные сами были сметливы в разгрузке своего имущества с баржи, Игнат почтительно подавал советы или одобрительно поддакивал. Может, и невелика была польза от его подсказок, но зато сам оп, любуясь расторопностью и сноровистостью солдат, становился веселее, увереннее и вроде даже сильнее. И совсем возрадовался, заманив Хмелева в свой дом на уху. И хоть майор съел всего лишь одну тарелку и небольшой кусок судака, все же приятно было Игнату и Варе, что почтил их дом, хлеб-соль.

Чаю с шиповником выпил несколько стаканов, потел, блестя приветливо округлыми глазами.

- Мало ел, дорогой полководец. А вот от воблы не смей отказываться, сказал Игнат, нахваливая Хмелеву связку воблы. - Солененькая самый раз в походе.

Была вобла жирная, со спины яптарпо просвечивалась, и майор ваял ее.

Сумерками полк ушел степью на запад, и жители поселка, провожавшие солдат, поя их кто молоком, кто квасом, одаривая вяленой рыбой, стали бойчее, увереннее.

Сады и лес, песчаный берег, по которому проползала крестатая тень неприятельских самолетов, ожили голосами детей и женщин.

В омутовом затишке под ветлой на выемке, умягченной сухой травой и листвою, с рассвета угнездился древний старик Михеев, дед Кати.

Афанасию, вернувшемуся с проводов полка, поверилось, что рыбак не покидал своего прикормленного места много-много лет. Старик искоса посмотрел на Афанасия, встал, стряхивая листву со своих заплатанных штанов.