Киммериец выскочил из дыры, одним махом запрыгнул на камень, а с него на уступ скалы; затем, очутившись на знакомой тропинке, побежал по ней. Он не боялся, что его догонят. Жрецы были крепкими мужчинами, но вряд ли они могли состязаться с ним в горах; да и справиться с ними поодиночке или подвое-трое для могучего воина не составляло труда. Однако в глубине души у Конана еще мерцала надежда сюда вернуться, а потому, как он полагал, совсем не обязательно, чтоб его знали в лицо.

Спустя некоторое время он остановился. Преследователей не было ни видно, ни слышно. Скорее всего, они бросили погоню, сообразив, что тягаться в резвости с вором им не под силу. Конан, не страшась прослыть богохульником, сплюнул в сторону храма и не спеша, вразвалочку, двинулся в обратный путь. После стремительного бегства он разогрелся, и в пояснице перестало ломить.

Оранжевое солнце уже спускалось к горизонту; небо чуть потемнело и, кажется, обещало дождь; усилившийся восточный ветер трепал волосы варвара и редкие чахлые кустики на камнях. Вытащив из сумки на поясе кусок хлеба, Конан остервенело впился в него зубами. Да, сегодня ему вряд ли придется попировать! Старый жадный шакал Абулетес не любит отпускать в долг! Хотя успел же он прихватить из сокровищницы золотой амулет… На одну ночь гулянья всяко достанет… Или на полночи…

Утешая себя подобным образом, киммериец спустился с горы и разыскал в расщелине своего конька. Тот приветствовал хозяина добродушным фырканьем; Конан ласково потрепал его по холке огромной тяжелой рукой. Закинув пустую сумку за спину, он вскочил на коня и направил его к дороге, ведущей в город.

Небо темнело, звезды теснили солнце, глаз Митры, за линию гор, вечер постепенно переливался в ночь. Теплый легкий воздух стал душным, что в окрестностях Шадизара означало скорое наступление темноты. Всадник пришпорил конька — ему хотелось поспеть в город до того, как начнут закрывать ворота. Скучно и нудно проводить ночь под открытым небом, одному… Эта мысль, только возникнув, уже не отпускала молодого варвара. Как раз сегодня он мечтал о Зарре, юной красотке, временами навещавшей кабачок Абулетеса. Девушка уже не раз давала Конану понять, что была бы совсем не против познакомиться с ним поближе; глаза же ее обещали знакомство самое близкое. Киммериец ухмыльнулся, представив себе Зарру, ее тонкий стан, густые темные волосы, черные жгучие глаза… Скорее! Скорее в Шадизар!

Наконец его конь очутился на дороге, ведущей в город. Не сразу Конан заметил, что тракт совершенно пуст, хотя сейчас, перед закрытием городских ворот, по нему должны были бы сновать люди, конные пешие, как то наблюдалось всегда. Но обычной вечерней суеты он не приметил, да и вообще ни единого человека тут не было.

Удивительно! Впрочем, меньше людей — меньше взглядов, меньше толков… Он пожал плечами и вновь вернулся к мечтам о красотке Зарре.

Тем временем уже стемнело, полог безлунной ночи распростерся над землей, и Конан понял, что в город ему все-таки не успеть. Это не слишком обеспокоило варвара: в конце концов можно оставить коня у стены, а самому забраться наверх. Лазил он, как кошка, и одолеть неприступную с виду городскую стену ему ничего не стоило. Поэтому Конан лишь снова передернул плечами, выразив таким образом легкую досаду, и спокойно продолжал ехать дальше.

Однако конек его вдруг захрипел, остановился и попятился. Конан дернул повод, но жеребец, словно догадавшись, что нужно седоку, в ответ лишь уперся копытами в землю и запрядал ушами. Киммериец выругался, помянув и Нергала, и Сета, и Бела, покровителя воров, который уж никак не имел отношения в этой ситуации; затем он спешился, вынул меч и, выставив его перед собой, осторожно двинулся по дороге. К темноте глаза его давно привыкли, так что лежавшую посередь пути огромную черную массу, сливающуюся с ночной темнотой, он видел почти сразу же.

Конан остановился, не зная еще, какую она представляет опасность, но догадываясь, что опасность все-таки есть; присмотревшись, он заметил торчавшую из-под странного препятствия человеческую ногу, обутую в лопнувший сапог, скрюченную трехпалую руку, потом краешек меча… Сообразив, что такие мечи обычно носили шадизарские стражники, Конан замер. Верхняя губа его дрогнула — он не испытывал большой любви к стражникам, но эта неведомая тварь не должна была убивать человека! Потому что сейчас погибший был для Конана именно человеком, а затем уж стражником или Нергал знает кем. Он поднял меч, и вдруг темная масса зашевелилась, дернулась, и на киммерийца уставились два огромных изумрудных кошачьих глаза.

Лениво потягиваясь, сверкая клыками и топорща когтистые лапы, перед ним встала пантера, гибкая, невероятных размеров, черная, словно сама ночная тьма. Она показалась Конану больше вендийских тигров и львов из Черных Земель, что содержались в шадизарском зверинце; такого чудища он еще не встречал!

Пантера раскрыла жаркую пасть; в намерениях ее не приходилось сомневаться, и киммериец, вскинув огромный меч, бросился к зверю. Но хищница лишь повела плечом, и острый клинок, нацеленный верной рукой, прошел сквозь ее плоть, будто была она сотворена из тумана и мглы, а не из мяса и костей. Конан отшатнулся. Зверь зевнул, как бы выразив нападающему свое презрение, затем неторопливо направился к нему.

Во мраке глаза пантеры с вытянутыми вертикальными зрачками сверкали яростно и грозно, обещая нелегкую битву. Конан снова отпрыгнул, отшвырнул бесполезный меч, готовясь уже схватиться с оборотнем голыми руками, но тут что-то помешало ему. Мешок… Инстинктивно киммериец сорвал его с плеча, и в этот момент пантера ринулась на него. Он размахнулся и хлестнул чудище мешком по морде. Еще раз, и еще! Взвыв, зверь остановился, фыркнул, присел на задние лапы.

Странно! Конану показалось, что пантера стала как будто меньше… Она мотала головой и разевала пасть, словно ей не хватало воздуха. Не теряя времени, он размахнулся снова. Удар пришелся хищнице по голове, и на этот раз Конан был уже твердо уверен, что она уменьшилась в величине. Теперь это была самая обычная пантера, раза в два поменьше вендийского тигра. Киммериец хмыкнул, удивленный, и начал лупить зверя мешком, с удовольствием наблюдая, как с каждым ударом тот становится все ниже, все меньше, все ничтожней…

— Мм-рау! — подал наконец голос оборотень, похожий сейчас больше на обыкновенную черную кошку. Конан опустил мешок, подошел к странной твари — она сжалась при его приближении — и железными пальцами ухватил ее за хвост.

— Ну, отродье Нергала, — проворчал он, — и на что ты годишься? Жрать шадизарских стражников? Так я не из их своры!

— Мм-рай… мр-рр — жалобно раздалось в ответ.

Конан ухмыльнулся, сунул добычу в мешок, завязал его, поднял меч и возвратился к своему коньку.

— Что, приятель, сдурел со страха? Правду говорят, страшнее кошки зверя нет… Отвезу Шиламу в подарок! Пусть давит крыс в его хибаре, а при случае и стражников! — Он тряхнул перед мордой коня мешком, огляделся и в задумчивости добавил: — Ночь пришла, ворота уже заперты, а у меня пропала охота лазить по стенам, даже чтоб поглядеть на Зарру. Нергал с ней, Заррой! Давай-ка устроимся где-нибудь тут… подождем рассвета…

Конан свел коня с дороги, расседлал, расстелил на земле попону и улегся на ней.

Спать… Ему очень хотелось спать.

Перед рассветом он открыл глаза. Свежий утренний ветерок уже гулял в предместьях Шадизара, ночь растворялась в сиянии зари, и небо, светлея, будто бы поднималось вверх и ожидало, когда солнце, светлый глаз Митры, поднимется из-за степного окоема.

Киммериец с наслаждением вдохнув чистый воздух, вскочил на ноги и зачерпнул с трав пригоршню росы. Но только он поднес ее к лицу, намереваясь то ли напиться, то ли умыться, как взгляд его упал на мешок. Он как-то странно увеличился, раздулся, и Конан замер в недоумении. Может, все вчерашнее приснилось ему? Может, он все-таки прихватил кое-что из сундуков в храмовом подземелье?