Я сразу поняла, что эта дама просто вцепилась в академика, навязала ему свою помощь. Только не учла его особенности подчинять себе всех окружающих, выматывать из них всю душу и еще весело подбадривать. Как бы он не вымотал ее, бедненькую, как бы уголки рта у нее из презрительных не стали бы горькими...

- Все! - объявил академик. - Мой новый личный секретарь, доброволец арктического аврала, - за мной! Пойдем поднимать поселок по тревоге. Демонтируем все наземное оборудование! Соберем его в ледяных хижинах в полусотне километров отсюда! Прощайте! Да здравствует солнце, да сгинет дотошность и тьма!

И академик со смехом открыл дверь.

Моя Елена Кирилловна сияла, а я любовалась ею.

И тут подошел прощаться Буров.

- Мы уже простились, - холодно кивнула ему Елена Кирилловна и, обняв меня, пошла в свою комнату.

Я взглянула через плечо.

Буров помрачнел. А я торжествовала.

Мамочка все заметила, все поняла. Она взяла его под руку и сказала:

- Ну а нам с вами, Сергей Андреевич, еще рано прощаться, наметь-ка план работы.

И увела его к себе в кабинет.

Не знаю, сможет ли он там с нею что-нибудь обсуждать?"

Глава четвертая

БУРОВ

Никогда Буров, атлет и турист, не страдал бессонницей, а теперь... просыпался среди ночи, угнетенный ясностью сознания, сбрасывал одеяло и шагал по комнате из угла в угол, думал, думал...

И сам же издевался над собой. Должно быть, не выдержал добрый молодец тройной смены жары и холода: подводное извержение и замерзшая полынья, пламенная любовь с увечьем и холод равнодушия, наконец, горячие замыслы искателя, с которыми он рвался сюда, и холодная рассудность профессора Веселовой-Росовой, не позволявшей отступать от плана... И не превратился добрый молодец, как полагалось по сказке, после того, как окунулся в котлы с горячей и холодной водой, в могучего богатыря, а лишился последних сил и даже сна...

Негодуя на себя, Буров надевал меховую куртку, брал лыжи и выходил в ночную тундру.

Исполинский "цирк" Великой яранги был освещен. Здание синхрофазотрона выросло здесь мгновенно. Его простеганные стены походили на теплое одеяло, а остроконечная конусообразная крыша уперлась в самое небо, перекрыв огромную площадь в центре научного городка. В нем прежде жил персонал установки "Подводное солнце". Сооружение это оказалось надувной резиновой палаткой с двойными стенками, воздух между которыми хорошо сохранял тепло внутри. Крутой же конус крыши был надут водородом и не взлетал, как воздушный шар, только из-за стальных тросов. Они струнами тянулись к земле от его вершин и основания. Такие своды легче воздуха применялись теперь для перекрытия крупнейших стадионов.

Синхрофазотрон перенесли из-под Москвы по частям на гигантах вертолетах, которые спускали их прямо на площадь, выполняя роль подъемных кранов. Грандиозный кольцевой магнит, по весу не уступая броненосцу, требовал при сборке точности до нескольких микрон. Его установили не на фундаменте, а заставили плавать в жидкой ртути, благодаря чему его части при сборке сами занимали точно такое положение, какое имели прежде.

За право работать с синхрофазотроном буквально дрались группы физиков. Одну из них возглавлял Буров.

Буров подсмеивался над собой. Надо же, чтобы в его группу назначили именно Шаховскую... и еще одну - острую и колючую девчонку, вчерашнюю школьницу, дочку самой Веселовой-Росовой.

Группе Бурова было поручено проделать огромное количество опытов, механических, даже бездумных, но предусмотренных общей программой, планомерно и дотошно, ничего не пропуская, со всех возможных сторон исследовать загадочные свойства среды, в которой почему-то перестали проходить ядерные реакции.

Веселова-Росова не допускала никаких отступлений, никаких фантазий. Она резко предупредила Бурова, что считает фантазерство несовместимым с наукой. Сергей Андреевич должен был подчиниться, стать слепым орудием слепого поиска.

Да, слепого поиска!

Полярное небо затянуло тучами. Звезд словно никогда не было. Снег лежал перед Буровым темный, без единого следа.

Казалось безрассудным идти без лыжни по целине. Но Буров шел. Он решил проверить, на что еще способен.

Сергей Андреевич не боялся полярной ночи, умел ориентироваться в снежной темноте, к которой удивительно приспосабливались его глаза. Даже просеянного сквозь облака света невидимых звезд и молодого месяца было ему достаточно. Ветер дул в левую щеку, пологие подъемы и спуски холмов отмеряли расстояния. Лыжня всегда приведет обратно... К Великой яранге... К Шаховской, с которой вместе он бродил в научной тьме.

Шаховская!.. Что это за женщина и почему она так вдруг сковала его, всегда легкого, свободного? Она угнетала на работе своей ровностью, даже увлеченностью той чепухой, которой, по его мнению, они занимались. Елена Кирилловна не знала усталости, не знала сомнений, угадывала его желания, намерения... Всегда была права и, оставаясь холодной, старалась облегчить ему работу... А ведь она чувствовала еще по разговору на ледоколе, что он хотел бы совсем других отношений между ними! Чувствовала, но не подавала виду!.. Демонстрировала свое превосходство!.. А девчонка с острыми темными глазами все замечала, все понимала... Черт бы ее побрал!..

И Буров, срываясь, кричал на помощницу:

- Шаховская! Нельзя ли живее? Вы что, не знаете назначения приборов? Может быть, еще пудреницу мне подсунете?

Елена Кирилловна холодно улыбалась. А Люда однажды едко заметила, что хирурги тоже иногда орут во время операции на ассистентов и медицинских сестер, но те ради больных все терпят. Все дело в воспитании!.. И что образование без воспитания как колесо без оси.

Воспитание! Что она понимает в этом? Буров кусал губы. "Колесо без оси!.." Родители отдали его в английскую школу, где преподавание велось на английском языке, чтобы он с детства овладел им. И по их настоянию он поступил в Высшее техническое училище. Множество занятий: научные олимпиады, спорт, музыка, театр. У Сережи не оставалось свободного времени!

Сережа мог прочитать любой доклад, провести любое мероприятие, был председателем совета отряда, потом членом комсомольского комитета, стоял во главе студенческих организаций. Как юный руководитель, он выработал в себе принципиальную, резкую и даже грубоватую требовательность к другим.