С тех пор как молчаливый Том совсем забыл про флот у взморья, вверх дном был поднят графский дом: Не заболел ли мальчик корью? А может быть, упадок сил внезапно мальчика сразил?.. Бромс все познанья в медицине теперь на Тома перенес. Жалел его, порой, до слез и успокаивал Графиню… Однажды, чтоб не слышал Том, вполголоса сказал о том, что-де звериная природа влияет вредно на детей, и было б лучше поскорей отправить Волка на свободу.

А Джек был в горестном смятеньи: из-за его судьбы лихой остался мальчик сиротой! И нет теперь вовек прощенья!

Несколько раз Тому привозили приглашения: одно — на день рождения Бетси, дочери шерифа, а два других — просто в гости, но всякий раз он отказывался от поездки, ссылаясь на плохое самочувствие. Хотя, если судить по его настроению, можно было и впрямь подумать, что он болен. Доктор велел миссис Мэй заняться здоровьем сына, кормить его бульонами и фруктовыми пудингами, и давать по утрам стакан сока или морса из свежих ягод.

Как-то раз Том ночью внезапно проснулся. Сверху, со стороны чердака, доносились завыванья, но это не был голос ветра в дымоходе. Мальчик привстал на локте и прислушался: вой становился все громче. В нем звучала тоска и безысходность. Постель Волк была пуста. Том метнулся по лестнице на чердак. В раскрытой двери, что вела на крышу, мерцали июльские звезды. Том тихо поднялся по шатким ступеням и вдруг увидел Волка, сидящего прямо на печной трубе. Подняв мохнатую морду и обхватив себя руками, он выл на луну, словно прося у неё пощады. Если бы мальчик прислушался, то разобрал бы, среди волчьего плача слова:

— Боже! Праведный Боже!.. Нет мне покоя! Нет покаянья! Разве можно простить того, кому нет прощенья?!.. Нельзя, Господи! Никогда, Господи! Прости меня, Том!..

— Эй! — осторожно позвал его мальчик. — Пойдем спать! Ты разбудишь весь дом!..

Но Волк не слышал. Глаза его были прикрыты, он покачивался из стороны в сторону, словно седой дым над трубой.

Том, крепко зажав ладонями уши, вбежал в свою комнату, бросился в постель и заплакал в подушку.

А к небу несся отчаянный вой:

— Боже! Праведный Боже! Ты наказал меня громом Небесным! Молнией взгляда Твоего! Волчьей личиной!.. Накажи Геенной Огненной!..

Доктор Бромс приехал из Кингс-Линна с хорошими новостями: он договорился с шерифом, что в начале августа — в день города — и всю неделю потом на ярмарочной площади будет демонстрироваться Человековолк. По этому случаю Бромс пригласил Президента Зоологического Общества и корреспондентов многих газет. А ещё он написал лекцию и сочинил веселые КУПЛЕТЫ. Однако, исполняться они должны были не от его имени, а от имени некоего МАК-КЛЕЯ (ибо доктора знали исключительно как серьезного человека).

Городскую площадь как раз вовремя — как будто к случаю — заново вымостили, покрыли яркой краской фасады близстоящих домов. На площади возобновились давно забытые гулянья молодых людей и прогулки стариков, все только и говорили о предстоящем празднике. Уже ставили кругом увеселительные балаганы и торговые лавки. Веселый перестук молотков разбудил некогда сонный город. Уже продавались страшные волчьи маски, вместительные копилки в виде волка с раскрытой клыкастой пастью, смешные игрушки-волчата и даже книжки-сказки «Красная Шапочка» и «Три поросенка» с яркими иллюстрациями. Уже шились костюмы и сбивались декорации для кукольного спектакля, в котором будет рассказано, как гласили афиши, «об ужасном, злом и никем не любимом Человековолке»!

Уже строился в центре площади большой помост. На нем должна была разместиться прочная железная клетка с поднимающимся занавесом.

Устроителем всех этих зрелищ, как ни странно, стал сэр Ричард Бигбенский. Лорд надеялся таким образом загладить скверный инцидент в Замке, а посему выписал чек на тысячу фунтов и взял на себя решительно все организационные вопросы! Билеты раскупались быстро, хоть и стоили совсем недешево: деньги от выручки должны были пойти семье капитана Гулля — ведь Управление Британского Флота так и не назначило пенсию вдове.

Итак, город готовился к празднику. Даже Анни Литрс наварила несколько бочек отменного ячменного пива.

И никто не знал, что грядущая ночь разом перечеркнет все планы главных героев повести и бросит их в новый водоворот страшных событий.

Еще днем дворецкий Чарльз, как всегда чихнув десяток раз кряду, приметил из окна гостиной нищего, долгое время торчавшего у каменной ограды. Вытянув голову над замшелыми камнями и бросая быстрые взгляды на окна особняка, тот что-то высматривал и вынюхивал. Видимо, рассчитывал на подаяние. Дворецкий решил подать милостыню и, нащупав в боковом кармане мелкую монету, вышел к воротам. Но каково же было удивление Чарльза, когда он обнаружил, что за калиткой никого нет: ни слева, ни справа. Не видно было даже облачка пыли!

— Очень мило! — с возмущением проворчал дворецкий. — Вот и торопись после этого с добрыми намерениями! Нет, недаром я не выношу бродяг!..

Он вновь крепко запер калитку на засов и направился к дому, хмуря брови, как Шериф Ноттингэмский.

Впрочем, Чарльз наговаривал на самого себя: добрее человека не было на свете!.. Вернувшись в гостиную, он тут же занялся множеством неотложных домашних дел и, к сожаленью, позабыл о незнакомце.

…В эту ночь Джеку не спалось. Он слушал ровное дыхание Тома, в который раз перебирал в памяти всю свою никчемную жизнь и уже не спрашивал у Бога: «За что мне такое?»

Знал теперь, почему так наказан. На своей шкуре он должен был испытать всю боль и убитых и замученных по его приказу людей. И любую даже самую мучительную смерть был готов принять покорно и безмолвно.

Но пока, приговоренный к Высшей мере страданий, Джек должен вымолить прощение у Тома.

С той минуты, как он вспомнил все об Артуре Гулле, — волк поклялся стать верным стражем жизни и покоя его сына. Ночью и днем… Днем и ночью…

…Ночь была по-июльски душной. Почти все окна оставались распахнутыми настежь. Внезапно под окном послышался какой-то шорох…

Когда прохладный лунный свет над домом разлился и садом, уже знакомый силуэт перемахнул через ограду.

Дождавшись, пока луна на миг скроется за облаками, незванный гость пулей пересек лужайку перед особняком и, обогнув его, остановился…

Под Томом скрипнула кровать… Джек стал тихонько напевать куплеты старой колыбельной. И — под мотив ветров и скал — Том снова ровно задышал, сжав крестик в кулаке нательный.