Вот сейчас, например, она, как всегда в начале рабочего дня, тщательно протирает все в своей комнате большими бумажными салфетками, смоченными в спирте. Одно из отделений ее шкафчика отведено под бактерицидные эмульсии, порошки и пластыри, а по пятницам она уносит к себе домой шторы, чтобы подвергнуть их собственноручной совершенно безукоризненной стирке. Она готова вдыхать сладковатые, въедливые пары денатурата и проделывать всю эту неблагодарную работу, лишь бы не подцепить какую-нибудь заразу.

Для нее работа — искупление грехов, и каждый день превращается в тяжкое единоборство с Дьяволом, который, впрочем, всякий раз отступает перед ее смирением и трудолюбием. Де Витис неспроста приблизил ее к себе.

Суровая, как алебастровый светильник, Матильда Маццетти излучает внутреннее сияние такой мощи, что у всякого, кому посчастливится взглянуть ей в лицо, тут же возникнет потребность совершить кощунство. Набожны вы или нет, но не сможете не восхищаться ею.

Эта жертва безоглядной любви к Христу неизменно с готовностью спешит на зов Де Витиса, которому она нужна именно из-за ее несокрушимого целомудрия. Матильда незаменима при разборе наиболее спорных случаев. Ничего удивительного! Ведь она живет в столь тесном общении с Богом!

Матильда все еще протирает салфеткой поверхность письменного стола, когда раздается звонок внутреннего телефона. Она знает, кто звонит, ей больше не от кого ждать приказаний.

Отбросив скомканную салфетку, она хватает трубку и успокаивает шефа:

— Да, ваше превосходительство… иду, ваше превосходительство…

И тут же несколько раз энергично проводит смоченной спиртом салфеткой по телефонному аппарату — только после этого кладет трубку. Затем выбрасывает бумагу в корзину и выходит в боковую дверь, прихватив ручку и блокнот.

Де Витис встречает ее нетерпеливым жестом. Без нее ° он как без рук.

— Ну, начнем… и ничего не пропускайте, это очень важно. Часто все решают детали, а мы должны действовать с максимальным соблюдением гражданских прав…

— Начнем с анонимных писем, господин прокурор? Бывают дни, когда больше всего именно анонимных писем, а для сердца Матильды, как-никак женского сердца, в корреспонденции — особое очарование и притягательность. Однако эти трусливые послания хоть и содержат массу мерзостей, но написаны обычно вполне благопристойным, даже невинным языком, дабы вызвать больше доверия у властей и побудить их к действию. Поэтому успевший все проглядеть Де Витис непреклонен.

— Нет, сегодня нет ничего особенного, можете передать их Нордио… начнем-ка с протоколов, — и весь превращается в слух, а Матильда приглушенным от волнения голосом читает первую страницу:

— Двадцать второго мая сего года… — и, медленно продвигаясь вперед, с отчаянно бьющимся сердцем, все более нетвердым, смятенным голосом, продолжает:

-..в двадцать часов тридцать минут я, нижеподписавшийся, бригадир Аристиде Паскалис, посетил кинотеатр «Дузе» с целью просмотра фильма, указанного в заявлении некоей Анны Ди Марцио, проживающей в Специи по адресу… — и вот наконец, опустив в ужасе ресницы, Матильда приступает к сути:

-..когда актер Буччи, в роли вора, забирается в квартиру Тоньяцци, его ловит с поличным любовница хозяина, очень молодая и нахальная особа, на ней коротенькие брючки, и Буччи, просунув ей руку между ног, явно ощупывает ей…

Вот оно! Матильда в отчаянии, чуть не в обмороке, но спасения нет, она это знает и потому, переведя дух и набравшись мужества, читает едва слышно:

-..половые органы, что вызывает у нее сладострастные ощущения, а в процессе последующего плотского сношения неоднократно произносятся непристойные слова и целые фразы, как-то…

О нет, это уже слишком! Глаза смиренной Христовой невесты уже пробежали мерзостный перечень, но язык отказывается ей повиноваться… Господи, пронеси мимо чашу сию! Но Де Витис беспощаден:

— Ну?

Он и сам затаил дыхание, сцена может потерять смысл и значение, поэтому Матильда, судорожно глотнув и не поднимая головы от страницы, после повторного повелительного «ну?» решается:

— А именно…

И вот они звучат, ужасающие слова, отчеканенные негодующими устами, подобно взрывам петард, а Де Витис зачарованно слушает, повернувшись спиной к письменному столу и следя за полетом чаек в голубом прямоугольнике раскрытого окна.

Специя помнит трех генералов. Первым был генерал от артиллерии — Бонапарт, он предрек ей большое будущее. Другой, генерал инженерных войск, некий Кьодо, отстроил ее, несмотря на упорное сопротивление адмиралов Сардинского королевства, которые собирались построить военную судоверфь в Генуе. И наконец, Ламормора, генерал берсальеров,[1] поддержавший предприимчивого Кьодо и сумевший одолеть бюрократов Савойского герцогства. Из тихого рыбацкого поселка Специя превратилась в крупный средиземноморский порт, и сделано это было военными, не имевшими ни малейшего отношения к морю. Сейчас возведенные сооружения оценивают в несколько миллиардов, а Кьодо — случалось такое в старину — умер в нищете, и вдове его вместо пенсии предложили взять в аренду табачную лавку в Турине.

Вокруг верфи развернулось бурное строительство, прокладывались улицы, высаживались пальмы и платаны, и местное население быстро выросло с семи тысяч до семидесяти. Затем оно перевалило за сто тысяч, люди съезжались со всей Италии: из Тосканы, Эмилии-Романьи, Сардинии, Неаполя, Сицилии, — так что от смешения множества диалектов возник настоящий Вавилон на непрочной основе тосканско-эмилианского говора, подвергшегося неизвестно почему сильному испанскому влиянию: вместо «много» здесь говорят «мучо», друга называют «амиго», а работу не иначе как «трабахо».

Город рос, и росли огромные рабочие кварталы в северном районе, один за другим возникали совершенно одинаковые, словно отлитые в одной форме дома с огромными дворами и общими чанами для стирки. Сбитые с толку однообразием, местные почтальоны часто путали адреса, так что жители были в курсе чужих дел, а город с самого рождения был предрасположен к сплетням, наветам и суесловию.

Но девиз фирмы «Лилиана для вас», престижного посреднического агентства по сдаче внаем недвижимости, всегда, даже в разгар курортного сезона, оставался незыблемым: скромность и деликатность прежде всего.

Эта фирма на углу виа Спалланцани и бульвара Гарибальди то ли из-за своего места в самом центре города, то ли из-за вкрадчивой деловитости хозяйки сумела выделиться среди других, и пухленькая Лилиана обзавелась постоянной клиентурой по всей стране, включая Рим.

Промышленники и политические деятели в поисках уютного уголка охотно прибегают к советам и обширной картотеке Лилианы, которую она постоянно обновляет; вот и сейчас она ведет переговоры о сдаче внаем прелестного флигеля у моря. Предполагаемый съемщик, учтивый, но строгий господин в дымчато-сером костюме, изучает варианты, разглядывает ворох фотографий, а владелица агентства, как ловкий зазывала, расписывает преимущества каждой квартиры:

— А тут ваша жена могла бы… вы сказали, она у вас обожает солнце, да?

Но клиент перебивает ее, он говорит с сильным римским акцентом, словно защищаясь и прося о поддержке:

— Нет, я не для себя снимаю; для себя я бы так не привередничал. Мне поручили этим заняться, и я должен решать за других, поймите… Речь идет об очень важном лице, желающем сохранить инкогнито, я полагаюсь на вашу скромность., - Не продолжайте, все ясно!

Лилиана уязвлена. Ее главные достоинства проявляются именно в сложных ситуациях, а работа под покровом тайны — ее конек. Тем более, что за это и платят лучше. Она пристально смотрит в глаза растерявшемуся посреднику и с напускным безразличием осведомляется:

— Вы его родственник?