Просачивавшийся сквозь занавески бледный лунный свет озарил ее белоснежную ключицу и погрузил пространство между ее ребрами в глубокую тень. С изумлением я увидел над пустым треугольником ее носовой полости два светящихся желтовато-зеленых глаза. Их не прикрывали веки, и взгляд Афры был таким пристальным, что словно проникал в самую глубину моей души.

Она направилась ко мне, и каждый шаг был исполнен неторопливой отточенной грации. Ее кости постукивали, мягко аккомпанируя каждому ее движению. Разумеется, она улыбалась, умоляюще протягивая перед собой руки, точно созданные резцом скульптора.

Я знал, что вижу немыслимое, что это может быть только сумасшедшим сном. Но я страстно желал, чтобы он обернулся явью. Более того, все мое существо жаждало этого. Когда Афра села в ногах постели, я не шевельнулся из страха, что нарушу чары и очнусь. Если это был сон, я хотел, чтобы он длился как можно дольше, прежде чем вновь столкнусь с реальностью.

Я хотел объяснить ей, что проститутка ровно ничего для меня не значила, что моя любовь и верность принадлежат ей и никому другому - даже моей жене. Я было открыл рот, но она прижала к моим губам тонкие веточки пальцев. Она и так знала. Я видел это в безмятежном наклоне ее черепа, в ее глазах без век, всепроникающих и всезнающих. Я мог не бояться упреков.

Она наклонилась, отбрасывая одеяло, прятавшее мою наготу, и сердце у меня забилось чаще. Ее бледное бесплотное лицо коснулось моего, твердая эмаль ее зубов прижалась к моим губам. Я нежно погладил вогнутость ее таза. Когда я провел дрожащими руками по бедру, она затрепетала. Звук напомнил мне перестукивание нитей с бусами, служивших мне в колледже занавеской.

Я ахнул, когда чуткие фаланги Афры сомкнулись на моем эрецированном члене, постукивая при каждом поглаживании, будто игральные кости. Наслаждение было таким острым, что глаза мне застлали пульсирующие облака черноты.

Вероятно, я потерял сознание, потому что, очнувшись, увидел дневной свет и мою жену, которая, рыдая, выкрикивала всякие гнусности. Она успела ударить меня раза два, прежде чем я сообразил, что происходит. Затем я понял, что Афра все еще лежит со мной.

Жена уехала в тот же день, и больше я ее не видел, хотя все еще получаю письма от ее адвоката. Я их не распечатываю.

С исчезновением из моей жизни жены исчезла и необходимость прятать Афру в шкафу. Я с гордостью отнес ее в спальню наверху - в ее законную комнату. И она, хотя ничего не сказала, пришла в восторг.

Вначале я пытался работать, но понимал, что вскоре начнутся сплетни о том, что жена меня оставила. Мой начальник начал делать замечания, касавшиеся моей внешности. Он спрашивал и спрашивал, достаточно ли я ем. А я не понимал, к чему он клонит.

Едва о моем разрыве с женой узнали все, я стал объектом усиленного женского внимания. Некоторые секретарши доходили даже до того, что усаживались на угол моего стола, демонстрируя обширные пространства искусственно округленных бедер. Я с трудом сдерживал тошноту. Недели через две они поняли намек и перестали меня допекать. Некоторые выражали ту же озабоченность относительно того, как я питаюсь. А я лишь улыбался и заверял их, что совершенно здоров и мой аппетит в полном порядке. Я знал, что, ответь я им правду, скажи, что еда меня больше не интересует, они не поняли бы.

Через месяц после того, как жена меня оставила, мой жирный тупица начальник вызвал меня к себе в кабинет. Его Тревожило Мое Состояние. Он полагает, что Мне Нужен Отдых. Нужно Время, Чтобы Прийти В Себя. Решить, Что Делать Дальше. И он распорядился, чтобы я взял отпуск за свой счет. Я не возражал. Разлука с моей Афрой даже на несколько минут была несказанным мучением.

Было это - когда?.. два?.. три?.. месяца назад. Боюсь, мне становится все трудней помнить точные даты. Когда я рядом с моим бессмертным сокровищем, время утрачивает для меня всякий смысл.

Я больше не подхожу к телефону, хотя иногда прослушиваю автоответчик. Мой начальник не звонил уже очень давно. Меня это не трогает. Я не собираюсь возвращаться на службу. Я это знал еще тогда, только себе не признавался.

Афра теперь гораздо более подвижна, чем была, когда я ее только-только собрал. Вначале самостоятельно она передвигалась только после наступления темноты. Теперь она ходит по дому с утра и до утра. Я слежу, чтобы занавески были задернуты. Соседи и так изводят меня за состояние моего двора - не хватает только, чтобы Афра крутилась неодетая перед окнами.

Я теперь редко выхожу из дома. Да мне это и в тягость. В последний раз, когда мне пришлось выйти, улицы были полны гигантских жирных личинок, втиснутых в костюмы и юбки с разрезами. Кончилось тем, что меня вытошнило под живой изгородью, и я вернулся домой, так и не добравшись туда, куда шел.

Но еще до того я побывал возле старого дома, где нашел Афру. Хотел узнать судьбу остальных вещей Дрейдена. Но увидел только выпотрошенные огнем стены с забитыми фанерой оконными и дверными проемами.

Иногда Афре нравится одеваться в платья, которые не взяла с собой моя жена. (Конечно, она в них тонет. Моя супруга могла бы соперничать со слонихой!) Афре нравятся старые халатики моей жены - которые она носила до беременности. Вот и сейчас, пока я пишу, она сидит в халатике - парижская модель из лилового шифона с кружевами у горла. Я всегда предпочитал его всем остальным.

Афра сидит перед туалетным столиком и играет с серебряной щеткой для волос, которую жена подарила мне на мое тридцатишестилетие. Я вижу свое отражение в зеркале, перед которым она расчесывает щеткой свои призрачные волосы.

Кожа у меня бледная, если не считать багровых меток на бедрах, плечах и в паху. Особенно сильно воспалена моя крайняя плоть, хотя укус на плече тоже выглядит достаточно скверно. Моя Афра - очень страстная женщина. Никакого сравнения с моей женой. Да и ни с какой другой женщиной тоже. Где им!

Сегодня утром я спускался по лестнице и чуть не упал в обморок от слабости. Вцепился в перила, чтобы устоять на ногах. А когда спустился, нашел извещение от электрокомпании, что у меня отключат электричество. По-моему, на дворе декабрь. Или даже уже наступил следующий год.

Афра завершила свой вечерний туалет. Она отворачивается от зеркала и улыбается мне. Хотя она ни разу не произнесла ни слова, мы разделяем близость, для которой не нужны никакие слова.

У меня такое ощущение, что я стою у края великой тайны и-вот-вот ее познаю. По мере того как я слабею, мне все ясней представляется ответ. Скоро-скоро я смогу увидеть все. Больше никаких утаек. Головокружение, сопутствующее истинной любви, сделало меня философом.

Чтобы написать все это, мне потребовалось три дня. Ничего больше я добавить не смогу. Держать ручку в пальцах требует чересчур больших усилий. Я так устал, что не сумею перечитать написанное, чтобы проверить, верно ли я все изложил. Не то чтобы это имело хоть какое-то значение.

Она приближается ко мне, халатик колеблется вокруг нее, будто лиловая дымка, ее зубы клацают в предвкушении наших любовных объятий. Моя кожа горит в ожидании ее острых ласк. Она обещает мне совершенство: неизменное и вечное.

Скоро. Пусть это будет скоро.