– Сжальтесь надо мной, скажите, что я должен делать, куда мне идти?

– Чем же я могу помочь вам в вашей суете, или как я покажу вам дорогу туда?

– Если я не могу попасть домой, хотя бы покажите мне кого-нибудь такого же, как я.

– Я не знаю никого такого же, как вы. Но существа, более всего похожие на вас, находятся вон там.

Он показал клювом. Я ничего там не увидел, заходящее солнце слепило мне глаза.

– Что ж, – произнес я с горечью, – не могу заставить себя почувствовать, что мы договорились. Меня оторвали от дома, покинули в странном мире и не научили, как и куда я должен идти и что и как я должен делать!

– Вы забыли, – сказал ворон, – что, когда я привел вас, а вы отвергли мое гостеприимство, вы без опаски достигли того, что вы называете своим домом, теперь вы только пожинаете плоды своего решения. Спокойной вам ночи.

Он отвернулся и медленно пошел прочь, вознеся над землей свой клюв. Я стоял окаменев. Да, это, конечно, правда, я сам виноват, но разве я не затем сюда пришел, чтобы искупить свои ошибки? Мое сердце ныло, я не мог выбрать дорогу, у меня не было ни какой-то определенной цели, ни надежд, ни желаний. Я проводил взглядом ворона, хотел было последовать за ним, но почувствовал, что это ни к чему.

Наконец, он нашел что-то, перенес вес всего своего тела на клюв и несколько мгновений энергично выкапывал это что-то.

Затем, трепеща крыльями, он поднял голову, и подбросил нечто высоко в воздух, взмахнув клювом. В это мгновение солнце село и стало очень быстро темнеть, но, будто маленькая огненная мушка, что-то продолжало сиять и пульсировать огоньком, только более желтым и сильным, рядом со мной. Оно кружилось над моей головой. Я повернулся и последовал за огоньком.

Здесь я вынужден прервать свой рассказ, чтобы заметить вам, какой постоянной внутренней борьбы требует от меня нужда рассказывать о том, что поддается описанию лишь с известной приблизительностью. Описываемые мною события, по своей природе и в связи с теми созданиями, которые принимали в них участие, столь невыразимо отличаются от тех, что мне удается описать своими убогими словами, что я могу представить их вам лишь как данность, в образах и языком их собственного мира – то есть тем, чем они мне показались. Иначе говоря, они в моем описании – не собственно то, что из себя представляют, а лишь совокупность чувств, которые они во мне пробудили. И тем не менее я переполнен окончательным и постоянным чувством собственной несостоятельности, находя невозможным представить более чем одну грань запутанной и многосторонней значимости, или лишь одну часть некоей изменчивой совокупности. Одно понятие может иногда включать в себя несколько понятий с неопределенной тождественностью своей сути, которая к тому же постоянно видоизменяется. Часто я был вынужден на ходу отказываться от своих неловких и сомнительных представлений о самых простых чувствах, не имея при этом каких-то других средств общения с миром, постоянно посягающим на то, чтобы подменить эти чувства чем-то другим, стремящимся из своей специфичной эксцентричности стать неопровержимым и сияющим фактом. Даже описывая все это кому-то более знакомому со здешними местами, я не мог бы ручаться за то, что я передам ему это таким образом, чтобы мой жизненный опыт не стал бы тому помехой.

Пока же, не подлежит сомнению лишь то, что я на самом деле всего лишь описывал место действия, хотя, по моему крайнему разумению, это больше было похоже на метафизический диспут.

Сгущалась темнота, заполняя собой воздух; меня стремительно окружала зима, но мерцающий огонек сверкал все ярче и сдерживал свой полет, будто поджидая. Как только мне удавалось вновь оказаться под его сиянием, он медленно двигался дальше, задерживаясь то здесь, то там, в тех местах, где земля была каменистой. И каждый раз, когда я поднимал глаза, мне казалось, что он стал больше, а вскоре благодаря ему я стал отбрасывать тень. Легкомысленно, по-птичьи, он порхал точно ласточка. Его крылья, огромные и почти квадратные, переливались всеми цветами радуги. Залюбовавшись его сиянием, я был так поглощен его красотой, что споткнулся о небольшой камень и упал оглушенный. Когда я пришел в себя, это создание парило возле моей головы, рассыпая вокруг себя целые снопы лучей, разнообразных оттенков, притом некоторые цвета я никогда до сих пор не видел. Я встал и пошел дальше, но, будучи не в состоянии отвести взгляд от сияющего создания затем, чтобы посмотреть под ноги, я ударился ногой о камень. Чувствуя, что опять упаду, я сел, чтобы полюбоваться крохотным чудом. Как мне хотелось подержать его в своих руках! К моему несказанному удовольствию оно стало опускаться передо мной. Сначала медленно, затем все быстрее, оно опускалось и становилось, приближаясь ко мне, все больше и больше. Я чувствовал себя так, будто главное сокровище всей вселенной само спускалось в мою руку, и – я протянул руку и взял его. Но как только я дотронулся до него, его свет померк, он стал черным, как смоль; будто мертвая книга, раскинув мертвые обложки, тяжелая и холодная, лежала на моей ладони. Я подбросил его в воздух, но лишь затем, чтобы услышать, как он упадет в верески. Спрятав лицо в ладонях, я застыл в безмолвной скорби.

Но вскоре холод стал таким сильным, что, опасаясь замерзнуть, я поднялся. И, встав на ноги, я почувствовал свет, слабый, тусклый. «Неужели он ожил?» – закричал я, и надежда иглой кольнула сердце. Но увы!.. Это лишь кромка луны, острая и тонкая, перевалила через черту горизонта. Она принесла мне свет, но она не указывала мне дорогу! Оно не станет кружиться надо мной, не станет прислушиваться к моей нерешительной походке и дожидаться меня. Она предлагала мне лишь слепой выбор.

Полная луна взошла на небо, и я начал что-то видеть вокруг себя. К западу от нее и недалеко от меня цепь невысоких холмов уходила к линии горизонта, и я собрался идти туда.

Но что за ночь мне придется пережить прежде, чем я их достигну! Мне показалось, луна что-то знает; она странно и пристально смотрела на меня. Ее взгляд, конечно, был холоден, как лед, но он был полон интереса или, по крайней мере, любопытства. Это была не та луна, которую я видел на Земле, ее лик был странен, а ее свет – еще страннее. Может быть, это был свет незнакомого мне солнца! Каждый раз, когда я смотрел вверх, меня преследовал ее внимательный взгляд. Сначала меня это раздражало, как раздражает назойливость приятеля, но вскоре я увидел или почувствовал в ее взгляде удивительную жалость: что я делаю здесь, в принадлежащей ей ночи? И только тут до меня впервые дошло, что это такое – бодрствовать во вселенной: я-то не спал и ничего не мог с этим поделать!

Я шел и вскоре почувствовал, что мои ноги ступают уже не по вереску, а по голой, мягкой, упругой земле, вероятно, это был сухой торф. К моему ужасу, внезапно землю подо мной мгновенно вспучило, и я увидел нечто, что показалось мне подземной зыбью, будто бы от землетрясения, бегущей от меня прочь тенью от низкой луны. Она удалилась, но, пока я еще видел ее, одна волна отделилась от нее и медленно приблизилась ко мне. Всего в ярде или двух от меня она взорвалась, и из нее выпрыгнул, извиваясь, зверь, похожий на тигра. Из его рта и с его ушей свисали клочья плесени, а его сомкнутые глаза раскрылись и вспыхнули, когда он приблизился ко мне, показывая мне свои белые клыки в пасти, разверзшейся в безмолвном рыке. Я стоял, изумленный, не испытывая ни прилива мужества, ни страха. Он наклонился к земле и зарылся в нее.

«Эта луна помутила мой рассудок, – сказал я, продолжая свой путь. – Кто может здесь жить, кроме призраков? Чей бред их создал? Несомненно, я иду сквозь видимость!»

Так я старался уберечь свое сердце от накатывающих волнами приступов страха, не понимая еще, что та, к кому я отнесся с таким недоверием, на самом деле и есть моя настоящая защита от реальности, которую я полагал призрачной; свет луны отпугивал чудовищ, иначе бы мне не удалось сделать ни шагу по этой отвратительной земле. «Я не собираюсь пугаться того, что есть лишь видимость!» – сказал я себе, испытывая ужас оттого, что мне приходится ступать по поверхности моря, где водятся такие рыбки. Как раз в это время голова мертвого червя, огромная, с голову белого медведя и даже несколько похожая на нее, но с белой гривой на красной шее, медленно поднялась из земли вверх. Его извивающие кольца, которые он одно за другим вытаскивал из земли, были столь чудовищны, что я не осмеливался отвести от них глаз. И в тот момент, когда он вытащил свой хвост, он рухнул на землю, извиваясь в бессильных попытках зарыться назад.